Рассвет пламенеет

— Серов просится. Вызвали обоих.

— Какой Серов, моряк?

— Да, он теперь остался один, скучает.

— По дружку? — заинтересовался Симонов.

Бугаев ответил за Петелина:

— Никак не может привыкнуть к нашим людям, к пехотинцам. Очень тоскует по Вепреву.

— А знаете, вот этот Вепрев… как он повел себя в бою! — сказал Рождественский. — Незабываемый человек. Жаль мне его, как-то жаль по-особенному — штыковая рана!

— Храбрые люди запоминаются. Видишь, чувствуешь такого человека. И долго чувствуешь, будто он рядом, — согласился Симонов.

— А труса убьют рядом — пробежишь, крикнешь на ходу: заройте! — порывисто договорил Петелин, — и память о таком человеке как ветром выдувает. Отчего это так — спрашиваю я? Почему Вепревы не забываются!

Стояла ночь, неподвижная, влажная. Непроницаемая тьма кругом. Вслушиваясь в тишину, Симонов произнес в раздумье:

— Мать не родит героев, в жизни они вырастают.

— На твоих глазах вырастают! — повторил он громче. — Из жизни попадают в книги, а из книг — в жизнь. Так и идет, — замет, помолчав, спросил: — Где твои люди, лейтенант? Почему так долго их нет?

В это время послышалось покашливание сверху.

— Мы уже здесь, — сказал Холод, подползая к краю окопа.

Симонов привстал. Впотьмах он не мог разглядеть Холода, но представил его по памяти: глаза у старшего сержанта были круглые, светлые и веселые, зубы мелкие, плотные, лицо — в оспинках.

Холод и Серов лежали молча, плотно прижавшись друг к другу. Симонов обратился к Холоду.

— Вы догадываетесь, зачем мы вызвали вас?

— Так точно, — ответил Холод. — В разведку идем, товарищ гвардии майор.

— А вы имеете желание пойти в разведку? — спросил Симонов Серова. — Большая выдержка требуется — рискованное дело, предупреждаю. Вы должны помнить: попадете к врагу, мы не сможем вас выручить.

— Не сомневайтесь, — не совсем спокойно ответил Серов. — Не все же разведчики попадают в руки противника.

— Допустим… Но все-таки вас могут схватить.

— Прежде чем схватят, я им такой шквал подниму… Таранить буду!..

— Мне сведения нужны, вот что вы не забывайте, товарищ Серов, — прервал его комбат. — Было бы хорошо, если бы вам удалось подцепить одного из гитлеровцев. Это очень кстати сейчас.

Как только разведчики отползли от окопа, Симонов и Рождественский ушли во вторую роту.

Петелин полулежал на дне окопа, свесив чубатую голову на плечо. Левая рука его была засунута в карман, правую он положил на пистолет.

— Ты спишь, Вася? — тихо спросил Бугаев.

Петелин не спал, но не ответил Бугаеву. Он вслушивался, с тревогой ожидая возникновения стрельбы. Перед его глазами стояло плотное и смуглое лицо Симонова. Это лицо лейтенанту всегда казалось рассерженным и в то же время каким-то беспокойно-заботливым. Бугаев придвинулся к лейтенанту, потрогал сено под его плачами, прикрыл длинные ноги плащ-палаткой. Эта забота товарища своей простотой тронула Петелина. Сдерживая улыбку, он продолжал притворяться спящим и вскоре расслышал шепот Бугаева, заговорившего с телефонистом:

— Тихо! Лейтенанту перед боем надо поспать.

— Значит на рассвете бой?

— А что ж ты думал — конечно.

— Удивительная какая-то война: то немцы бросаются на нас, то мы на них, и не поймешь, кто же обороняется, а кто наступает. Верно ведь, товарищ гвардии политрук? Как Холод говорит: «Невозможность какая-то, а не война».

— Чего тут понимать. Наступают гитлеровцы, а мы оттесняем их от ближних подступов к Грозному. Сделали бросок вперед — залегли — заройся в землю.

— Да, да, заройся, — согласился телефонист.

— Все время надо быть начеку. У противника до черта здесь танков, могут внезапно появиться — тут уж не зевай!

Бугаев ворочался осторожно, бесшумно, точно крот в подземелье. Петелин вслушивался в тишину, ставшую какой-то особенно напряженной. Она сжимала сердце, порождая чувство настороженности. «Почему меня судить должны?» — мелькнула вдруг короткая мысль. Перед закрытыми глазами проносились воспоминания, обрывки образов, ярко вставали родные русские деревни, занятые бесчинствующими грабителями.

— Слушай-ка, Павел, — сказал он неожиданно. — А ведь это удивительно — судить меня за то, что я гитлеровцев побил!

— Смотрите вы на него! — с удивлением произнес Бугаев. — А я-то подумал, что ты заснул, угомонился, наконец.

— Нет, ты послушай, — продолжал Петелин. — Нас обвиняют в том, что мы разгромили каких-то паршивцев. Нажрались они украинского сала и спать разлеглись. А что же я, может, должен был бы отгонять комаров от них? Хорошенькое дело!

— Ты, слышь, ужасно шумный человек. Теряешь рассудок, ей-богу! Слыхал, как капитан сказал: «Завтра поговорю с полковым комиссаром». Это верней. Киреев в обиду не даст. И перестал бы ты языком молоть, в самом деле! Сдержанно заметил Бугаев.