Рассвет Полночи. Херсонида

Поэзия С.С. Боброва 489 ждания души, а конкретные страны, вернее - конкретные религиозно-философские системы. Бобров пытался воспеть подлинную древность. Едва ли ему это удалось, но он стремился создать именно такое впечатление о своих намерениях, чему отчасти и служат многочисленные объяснения и ссылки на древних и новых авторов. Любопытно заявление Боброва об автобиографическом подтексте поэмы: «Я... хотел... представить себя самого под видом слепца»112. Как справедливо заметил М.Г. Альтшул- лер, «эта лирическая аллегория настолько глубоко запрятана поэтом, что разыскать ее в тексте без помощи автора было бы невозможно»113. Есть лишь одно место в поэме, где очевидно, что Бобров отождествляет себя с ее главным героем: это эпитафия, «надпись лжива», которую сочиняет себе мечтающий о смерти Нешам: Он стал дышать на бреге Волжском; Вздохнул в последний раз на Финском. - Он славу пел полубогов, Паренье Гениев пернатых, Красы Эвксинских берегов, Восход из тьмы божеств зачатых, Слепого путь, прозренье, честь, И сам с надеждой недозревшей И с силою полурасцветшей Лег с арфой в ниве Божьей в персть, Чтоб там восстать, - дозреть - и цвесть. (ДНВ. Ч. 2. Кн. 3. С. 218-219) Полное раскрытие автобиографического подтекста поэмы едва ли возможно114, но в некоторых случаях автор делает довольно ясные намеки. Особый интерес в этой связи представляют V-VI песни поэмы, посвященные Египту. 112 ДЯЯ. Ч. 2. Кн. 3. С. 298. 113 Алътшуллер 1964. С. 235. 114 «Можно ли заставить другого, чтоб он чувствовал силу не своего опыта? Надобно самому ему быть в тех же расположениях» (ДНВ.Ч. 1. Кн. 1.С. 14).

490 В Л. Коровин Здесь маг Фарес предъявляет целый каталог египетских божеств и идеограмм (Всевидящее око, «сомкнутый змей», Ти- фон, крокодил и др.), истолкованных как теософские символы, элементы тайного знания, к усвоению которого нужно подниматься по длинной лестнице посвящений115. Реакция Зихела (Разума) на это толкование такова: Внимательный Зихел не ведал, Чему дивиться в сих словах, Глубокости ли надлежащей, Иль новым мерам предложений, Иль дикости мудреных мыслей? (ДНВ. Ч. 1. Кн. 2. С 129) По его мнению, эти идеограммы - простые аллегории, знаки древнеегипетского письма. Впоследствии их значение было забыто, а «корысть» жрецов и «страх» народа содела- ли из них обольстительную тайну, откуда произошло многобожие и вообще много нелепостей. Священны письмена и знаки... с..> У них был токмо зримый образ Невидимого Божества. Но из сего языка сами Египтяне мудролюбивы Себе кумиров сотворили. Что прежде было лишь символом, То после стало истуканом; Что прежде было токмо буквой, То ныне стало божеством. Чего корысть и страх не зиждут? - Ученики их, древни греки... (...) Вот сколько вредно и опасно К сим буквам не иметь ключа! (ДНВ. Ч. 1. Кн .2. С. 150-151) 115 См.: ДНВ. Ч. 1.Кн. 2. С. 126-131.

Поэзия С.С. Боброва 491 Далее Зихел обличает эзотеризм и элитарность учения египетских магов, доступного лишь мнимым «посвященным»: Коль вещь полезна по себе, Коль служит к благу человеков, Почто ж утаевать ее Под непостижным языком И мрачностью изображений? и От вас самих далек тот свет, Что зреть мечтаете в символах, Колико ни гордитесь вы Своею близостью к нему; А истина бежит от вас... Прости, мудрец! - приидет день, Как всяка слепота спадет, Рассыплется символов мгла И обнажатся ваши тайны. (ДНВ. Ч. 1. Кн. 2. С. 152-155) Нетрудно увидеть здесь полемику с идеологией московских розенкрейцеров, среди которых воспитывался Бобров. Возможно, ему ближе было рационалистическое масонство английского образца (что особенно вероятно при его «англоманстве» в литературе). Не исключено, что он и вовсе не был масоном, и, хотя не мог остаться нечувствительным к усиленному воспитательному воздействию розенкрейцерского кружка в пору юности (как и Нешам в поэме ненадолго увлечен речами Фареса), вскоре от него отошел116. Песни поэмы, посвященные Египту, и в других случаях полны аллюзиями на современность, поскольку в сознании Боброва он соотносился с Россией - земледельческой страной, жизнедеятельность которой также во многом обеспечи- 116 Недоброжелательный намек на масонских наставников содержится также в рассказе шерифа Омара о его недолгом пребывании в ордене дервишей (см.: «Херсонида», песнь IV, ст. 649-672).