Рассвет в декабре

— Ты погоди, он, может быть, еще сам встанет, тогда все в порядке. Только времени маловато.

— Он не встанет, — повторил Алексей слышанные слова.

— Может быть, он и встанет, но не сможет дойти до поезда электрички. Или выйти, где надо. Там еще пересадка, и надо пройти через контрольный пункт. Поэтому я тебе и объясняю: его ждет человек. Надо ему успеть до конца смены вернуть все: пальто, костюм, шляпу, документы, пропуск. Ты понимаешь, он все отдал ему и теперь на заводе ждет. Иначе он, конечно, пропал, ты же сам там был, ты знаешь, что это значит.

— Да он пропал! — мгновенно появляясь в дверях, с ожесточением заговорила женщина. — Он пропал, он из-за вас пропал, и это тогда, когда все уже идет к концу, и вы все спасетесь, вы такие умные, которые всё знаете, вы всех учите, умеете руководить и посылаете этих туда, а этих сюда, вы спасетесь и вернетесь в свои дома к женам, будете героями, а такие, как он, погибнут, и он погибнет, он уже погиб из-за вас, а он даже не коммунист, как вы, он просто идиот, которого вы уговорили, и он в сто тысяч раз лучше вас всех, но вы будете получать почести, вас на трибуну поставят с оркестром, а его повесят за то, что он отдал свои документы этому, который… вот он…

— Нет, Эльзи, я его не уговаривал, мы, честное слово, его отговаривали, никто не уговаривал.

— Еще бы вы посмели сказать, что это вы его уговорили. Не такой он человек — он не рассуждал, как другие, он долго молчал, а потом сам все решил. Это он сам предложил документы и всё, и вы же испугались. Вы его отговаривали! Да!

— Это правда, мы его отговаривали.

— Но не вам его отговорить, когда он решил!

— Правда!

— И не долбите мне «правда», когда я сама знаю, где правда. — Она быстро, но бесшумно захлопнула дверь.

— Где трансформаторная будка второго цеха, ты знаешь? Сможешь сам ее найти?

Он лихорадочно облизывал пересохшие губы сухим языком. Что-то напряглось и замерло внутри, в самой глубине, как бывает на качелях в предчувствии захватывающего соскальзывания вниз, когда доска, высоко взлетев, замерла на мертвой точке.

— Знаю где… Что значит найти? Чтоб никого не спрашивать? Я могу объяснить, если надо. На бумажке нарисовать.

— Что я тебе говорил? Он нарисует! — сказал тот, который его привел. — Ха!

— Тебе стыдно будет, — мягко сказал Гетц. — Легкое дело мы ему предлагаем? Это чертовски, невыносимо трудно. Даже подумать трудно человеку, любому человеку на свете. Стыдно!

— Ни черта не стыдно. Я пойду! — сказал тот, что его привел. — Сейчас оденусь и пойду.

— О да, ты пойдешь! Ты там не был и пойдешь! Ты влипнешь на первом контрольном пункте, запутаешься на первом же дворе на заводе, ты даже двери-то не найдешь, не знаешь, как надо кому отвечать, как заправить койку… кто там не был — там чужой. Только настоящий лагерник может там пройти. У него есть шанс…

Странный глотательный, гукающий звук послышался — все разом обернулись на лежащего. Он водил руками по воздуху, бормотал, глотая слова:

— Хорошо… быстро… мой пиджак… — Он дернулся привстать, но тут же уронил голову обратно на подушку и заплакал. По иссохшему, изрытому морщинами лицу, под нежной розовой сенью зонтика Красной Шапочки, ползли капли и скатывались в провалы втянутых щек.

Зепп оперся руками о край постели и низко над ним нагнулся.

— Ты не мог знать, что так получится… Нет, ты ни в чем не виноват. Ты сделал все. Ты же все сделал оба раза — все. Ты выполнил свою задачу, ты сам знаешь, как это было важно.

— Продолжим пока наш разговор, — Гетц легонько потянул Алексея за рукав, поворачивая к себе.

— Продолжим воду толочь в ступе, — зло сказал опять тот, что привел Алексея. — До поезда сорок минут… Нет, тридцать восемь! Ты же видишь, не пойдет человек.

— Ты-то заткнулся бы! — вдруг со вспыхнувшей ненавистью вскрикнул на него Алексей. — Вы тут чудаки, что ли, какие-то собрались? Обратно в лагерь человека уговаривать? Ничего себе дело! Меня, живого человека. Да мне легче… да ну вас всех, лучше я залезу опять на верхний этаж да оттуда головой об мостовую!

— Да… да… — убежденно, с мягким сочувствием поддержал Зепп, обернувшись от постели, у которой он все стоял, низко нагнувшись над лежащим, — я это понимаю. Ты прав. Это гораздо легче, наверное!

За дверью слабо захныкал ребенок.

— Его ребенок плачет, — про себя заметил Гетц.

— И черт с ним, пускай плачет! Описался, вот и ревет. Трагедия какая, подумаешь! — с бешенством кулаком погрозил Алексей в сторону двери.

Странное дело, вся переполнившая его злоба борьбы, сопротивления, ненависти была обращена не на этого мягкого уговорщика Гетца, а на самого себя, на того себя, кто начинал в нем сдаваться. Он ненавидел себя за то, что какая-то частица сознания в нем мало-помалу становится на место этого, им никогда не виданного, как бы бесплотного, нереального электрика, которого его уговаривали идти выручать ценой собственной шкуры.

— Его фамилия Каульбах, старший электрик второго цеха, так?.. Не обижайся, если его жена сейчас что-нибудь будет говорить…