Рассветный меч

Дрожа в экстазе, желтоглазый поднял вверх лицо, развел в стороны свои искусные в душегубстве руки и голосом, похожим на шипение гадюки, обратился на общем языке к жителям деревни:

— Кровью этих приверженцев лживого Адона этой самой радостной декабрьской ночью я освящаю этот храм во имя Джиду Шангди, бога, которому все вы отныне обязаны служить.

Желтоглазый подал знак одному из воинов, который возгласил:

— Всем приветствовать Джиду Шангди, потому что он и есть Ревнивый бог!

В мертвенной тишине несколько человек с трудом смогли выдавить из себя: «Дж — джиду Ш — шангди»… После чего голоса их отказались им повиноваться.

— Да, видимо, вам хочется совершить еще… жертвоприношение, — сказал, улыбаясь, желтоглазый, обнажив длинные заостренные зубы, какие можно видеть у рюкков или демонов, и показывая рукой на кровоточащие останки на алтаре.

И снова воин возгласил:

— Всем приветствовать Джиду Шангди, потому что он есть Ревнивый бог!

И, охваченные ужасом, деревенские жители нестройно пронзительными голосами подхватили:

— Джиду Шангди, он есть Ревнивый бог!

Дрожащие от ужаса голоса смолкли, и в наступившей тишине слышались лишь сдавленные рыдания.

Сделав разрешающий жест, желтоглазый подал знак покинуть новоосвященный храм, и, так же как сгоняли их сюда, воины и сейчас начали охаживать новых прихожан длинными гибкими прутами по спинам и головам, выгоняя их на снег под сверкающие на небе звезды, низко висящую на востоке серебряную луну, не проливающую на несчастных даже малой частицы тепла.

Когда Идрал, окруженный своими телохранителями, стоял один над трупами, он развел руки в стороны и напряг свою волю. Затем, сосредоточившись и сведя брови к переносице, он прошипел:

— Акоузе ме! — приказывая мертвому слушать.

Он макнул свои длинные пальцы в кровь, а потом засунул их в рот, пробуя кровь на вкус, наслаждаясь ее медно — железистым вкусом, после чего выкрикнул:

— Пейсоу мой! — приказывая мертвому повиноваться.

Некромант растопырил окровавленные пальцы, и несколько капель крови упало на выколотые глаза старосты… Дрожа всем телом, желтоглазый прошипел:

— Идой тоус опталмоис тоис некрой! — приказывая мертвому рассмотреть то, что дано увидеть только мертвым: образы вне времени и пространства.

Идрал направил жизненную энергию, взятую им из тел старосты и лежащей внизу девочки, обратно в трупы и дал им еще один приказ:

— Идой тоис полемиоус тус эмоус тусме диоконтус! — повелевающий мертвецам осмотреть пространство в поисках врага, который может сейчас идти по его следу.

По мере того как взятый у мертвых жизненный огонь вытекал из него, он шептал:

— Хеуре аутоус! — повелевая им найти этого самого врага.

Он сжал зубы до скрипа, поскольку вернул мертвецам большую часть взятой у них энергии. Сквозь зубы он выкрикнул новое повеление:

— Тон патон аутон хеуре! — повелевая мертвым узнать путь, по которому идет его враг.

Затем новый приказ:

— Эйпе мои хо хораэй! — повелевающий мертвым говорить. Теперь, когда Идрал отдавал остатки отобранного огня, его трясло от внутреннего волнения. Хриплым, дрожащим речитативом отдал он приказ:

— Ана кай лексе! — повелевая мертвецам восстать из мертвых и говорить.

Помещение наполнил гул бесчисленного количества далеких голосов-то были стенания агонизирующих людей, страдальческий шепот, стоны. Трупы зашевелились. Телохранители в ужасе отпрянули назад, быстро попятились к выходам из храма, больше всего желая убежать, но страшась последствий такого шага. Идрал, желтые глаза которого полыхали наводящим ужас огнем, воззвал снова:

— Ана кай лексе; упщ гор хо Идралов келеуо се!

Влажная, лоснящаяся от запекшейся крови рука потянулась, словно стараясь ухватить воздух в пригоршню; сукровица и лимфа сочились сквозь открытые мышечные ткани. Медленно труп перевалился на левый бок. Кожа свалилась с изуродованного тела, как платье с отрезанными пуговицами, которое вдруг стало широко. Перебитыми костями и оголенными фалангами пальцев несчастный оперся о края алтаря, и труп приподнялся… И снова помещение храма наполнилось стонами, как будто неисчислимый хор умирающих в муках исторг эти жуткие звуки. Труп повернул скальпированную голову и лицо, с которого содрали кожу, в сторону Идрала, вперив пустые глазницы в того, кто отдавал приказания. Гул голосов заполнил помещение, телохранители повизгивали от ужаса в углу пустого храма, ища место, куда спрятаться, и одновременно страшась сделать хотя бы шаг из помещения.

«Зачем… зачем… зачем… ты призвал меня?.. призвал меня… призвал меня… призвал…» — эхом звучал ужасный хор бормочущих, шепчущих, всхлипывающих мужских, женских и детских голосов. Звук становился то громче, то тише, то сильнее, то слабее, то выше, то ниже, но все голоса спрашивали… спрашивали… спрашивали.

Идрал отвечал на родном языке жителей деревни, поскольку для тех, кто втянулся в запрещенное действо, называемое псаихомантеа — некромантия [22],— должен знать много языков, временами такое знание приносит… пользу.