Рассыпается Фейерверк

Да, наш бирюк – довольно сносный композитор. Вся музыка, что исполняет крохотный цирковой оркестр, написана им, как и забавные песенки Панетты и крошки-пьески для Вольфганга и капуцинов. Пианистка очень ревностно относится к праву первой сыграть новую мелодию, они с Карлосом в этом соперничают: видишь ли, капитан порой насилует скрипку, отдавая дань венгерской части своей крови.

***

Карлос окунает руки в резину перчаток, а ее – в эмалированный тазик с краской. Ведет кистью по одной пряди распущенных волос, другой… Особенно тщательно прокрашивает виски и затылок там, где не видать даже в подвешенное сзади зеркальце. Краска пахнет кисло и отвратительно, резина – почти горько. Карлос порой сам путается, сколько же ему лет. Больше, чем Раулю, меньше, чем Вольфгангу.

На четверть испанец, на фалангу мизинца цыган, и венгр – на все остальное. Лицо остается гладким, а волосы полностью седые уже давно. В юности были каштановыми, затем в несколько дней стали цвета мертвого пепла, а теперь – угольно-черные. Может быть, Вольфганг еще помнит Карлоса седым, но не станет болтать об этом.

Карлос не любит церковные колокола, столовые звонки, даже бубенчики на шеях ягнят, потому что тревожным перезвоном возвестили начало войны. Этот звук сопровождал все дни, наполненные запахом огня и гнилого мяса; даже пушки на откате звучали металлическими гонгами, и это досаждало, в отличии от благословенно оглушающих взрывов. Звон сопровождал каждую капитуляцию: сильнейший считал своим долгом вскарабкаться на ближайшую колокольню и гулким дребезжанием возвестить свою власть над очередным обугленным клоком земли. Этот звон преследует Карлоса во сне. Карлос укрощает его наяву, в тихом звяканье металлических деталей, которые соединяются ради общей благой цели, живут вечно внутри машинок, предназначенных для простого счастья, мимолетного, словно искра фейерверка или растаявшая на языке конфета. Здесь звон означает победу порядка над хаосом. А если и нет – то списки безвозвратных потерь составят лишь лопнувшие пружины и сорванные с резьбы винты.

Карлос красит белый в черный, не желая ничем омрачать свое творение, и я говорю не о шоу и не о “Травиесе”. А о нас. Карлос находил каждого в разобранном состоянии и ремонтировал в меру сил, после встраивая частью в более грандиозный механизм. Слишком много смертей и пожаров принесли мины, что в прошлом собирали эти ловкие пальцы, теперь же взрываются лишь серебряные колеса и небесные хризантемы, а горят лишь пои, огненные змеи и факелы.

Карлос сушит длинные черные ленты речным ветром, смотрит на лунную воду, слышит тихую музыку и смех со стоянки и улыбается.

Кремний

Карлос еще до рассвета ушел договариваться о закупке корма. Ночной ветер принес тучи, траву гнут книзу тяжелые, будто отлитые из стекла, капли. Впрочем, детям это не мешает бегать по лугу, брызгаться в лужах. Мальчик с Панеттой больше похожи на поросят, чем на детей, единственное, что на них осталось сухого – это неизменный бантик на шее девочки.

– Джонни, завтрак!

Только Пианистка зовет сыновей по их указанным в документах именам. Нередко забываю, что они есть у всех людей. И “настоящие” имена, которые порой совсем им не подходят, и документы, по которым совсем нельзя судить о человеке. Хотя порой эти бумажки пригождаются, чтобы отпугнуть зло. Как сейчас. Смотри: видишь, летят-серебрятся хищные когти крючьев, что вот-вот упадут меж зубцов нашей крепостной стены? Ах нет, это всего лишь поблескивают одинаковые брошки на лацканах кумушек, что упорно продвигаются в нашу сторону, не глядя на свои мокрые подолы и облепленные грязью туфли. В руках у них корзины, зубы стиснуты в улыбки. Мы хорошо знаем таких. Панетта не успевает вовремя заметить опасность.

– Какие у вас прелестные волосы, дитя мое! Словно золотое пшеничное поле!

– Спасибо мадам. У вас тоже милая… э-э-э… шляпка.

– Какая ты душка, дорогая! Кто заплетал тебя, мама?

Панетта мотает головой, хлеща распустившимися косами по плечам.

– А есть ли у тебя родители? – сладко улыбается женщина.

– Нет, мадам.

– Ах! – кумушки переглядываются. – Ты такая славная девочка, и в таком…

Первую перебивает вторая:

– Как ты оказалась здесь, дорогая?

Осторожно, Панетта, осторожно! Но Панетта не слышит меня и не видит знаков, что я ей подаю с борта баржи.

– Мсье Карлос помог мне… в трудное время.

Панетта – сама невинность, золотистая невинность в грязном от утренних игр платье с голубыми цветочками по лифу.

– Вот как, мсье Карлос! – снова обмен взглядами, сахара в улыбках могло бы хватить на изготовление трех тысяч шутих. – Он хорошо к тебе относится? Не обижает?

– Конечно, – хлопает светлыми ресницами девочка. – Мсье Карлос хорошо относится ко всем нам.

– Где же ты живешь?

– В нижнем рундуке, недалеко от каюты мсье, – беспечно указывает себе за спину Панетта.

Женщины многозначительно умолкают. Над водой свистят ласточки.

– Мы могли бы помочь тебе, Панетта. Наш падре дважды в неделю ездит в приют в Нанте… Это такой большой красивый город. – Первая пытается показать руками нечто вроде гигантского патиссона.