Растревоженный эфир

— Мне сказали, что в репетиции будет перерыв на пару часов, а один или два охранника помнят, что в свое время я был большой шишкой, и пропускают меня. Ты не возражаешь?

Арчер покачал головой.

— Меня это только радует. Всегда приятно видеть давних друзей и должников.

— Ага. — Бурк широко улыбнулся. — Я ждал этих слов. Я тебе не написал и не поблагодарил за чек, так?

— Вроде бы никаких писем я от тебя не получал. Во всяком случае, я этого не припоминаю, — ответил Арчер. Не хотелось ему сейчас разговаривать с Бурком. Да и вообще с любым человеком, зажавшим под мышкой газету, в которой с десяток раз упоминались его имя и фамилия.

— Прими мои извинения. Мне надо бороться со своими дурными манерами. Я собирался тебе написать. Действительно собирался. Включил в поминальник. — Бурк порылся в кармане, достал смятый лист бумаги, разгладил его трясущимися руками, всмотрелся. — Вот. — Он протянул листок Арчеру. — Взгляни сам. Намерения у меня были самые чистые.

Арчер взял бумажку и прочитал: «На этой неделе написать Арчеру. Поблагодарить от души». Режиссер смял листок и бросил в корзинку для мусора, стоявшую в десяти футах. Не попал.

— Спасибо. Я положу его в архив. Как увижу, буду сразу вспоминать тебя.

— Послушай, я пришел сюда за другим. Я забыл, я сожалею, я извиняюсь и я не хочу, чтобы из-за этого ты на меня злился. Я сейчас занимаюсь одним важным для тебя делом, и даже если я что-то и забываю в эти дни и за это ты на меня злишься, я…

— Я на тебя не злюсь, — прервал его Арчер. — Забудем об этом. Сейчас у меня нет времени, Бурк. Сегодня у нас похороны. Если ты заглянешь ко мне в другой день, я, конечно…

— Не выставляй меня за дверь, Арчер. — В голосе Бурка слышались и мольба, и угроза. — Я прочитал этот маленький гимн ненависти, — он помахал в воздухе газетой, — и случайно узнал, что с другой стороны на тебя надвигается куда большая беда. Тебе надо действовать. И действовать быстро. Я хочу тебе помочь. И ты должен в это поверить, Клем.

— Что значит — с другой стороны надвигается куда большая беда? — Арчер попытался улыбнуться. — Что они замышляют? Скажут, что я зарубил топором собственную мать?

— Что-то в этом роде, — кивнул Бурк. — У меня есть сигнальный экземпляр. — Он сунул руку во внутренний карман пиджака, достал толстую пачку бумаг, конвертов, счетов, газетных вырезок и начал сортировать их толстыми трясущимися пальцами. — Мой приятель — пресс-агент в ночном клубе. Получает журналы раньше, чем читатели. Они собираются повесить тебя на толстой, крепкой веревке. Чтобы не сорвался… Черт, — пробормотал он. — Я мог бы поклясться, что эта заметка при мне. — Бурк вновь просмотрел бумаги с тем же результатом. — Ладно, значит, не взял. — Он засунул бумаги в карман. — Тебя зачислили во все организации, кроме разве что Сицилианской национальной гвардии. Послушай меня, Клем… — Стоя вплотную к Арчеру, он взял его за рукав и пристально посмотрел ему в глаза. От десяти лет каждодневной пьянки белки глаз Бурка пожелтели. — Завтра все узнают, что ты красный, что ты симпатизируешь красным, что ты защищаешь красных. Об этом раструбят по всему городу, и если ты будешь сидеть сложа руки, то тебя никуда не возьмут, даже в туалетные работники.

Арчер хохотнул. Смеяться он не собирался, такая реакция стала сюрпризом для него самого.

— Они не читают газет? — полюбопытствовал он. — Не знают, что я — авангард фашизма и инструмент больших корпораций?

— Они ничего не читают, кроме шапок на фирменных бланках и экземпляров «Майн кампф» с дарственными надписями, — с горечью ответил Бурк. — Спроси меня. Уж я-то знаю. Никто не слушал меня год назад, когда мне дали пинка. Возможно, послушают сейчас. Те, кто тогда струсил, теперь за это расплачиваются. Они не защищали меня и тех, кто попал в первую волну чисток. Они прикидывались, что к ним это не имеет ни малейшего отношения, и пребывали в полной уверенности, что уж их-то пронесет, если они будут держать язык за зубами. Как видишь, не пронесло, они стали следующими, а теперь на очереди такие, как ты, солдат, потому что такая уж у них тактика: не дать противнику собрать все силы воедино, не допустить организованного сопротивления, приложить все силы, чтобы каждый защищался сам по себе.

— Бурк, — устало вздохнул Арчер, — тебе бы хоть на минуту забыть, что ты уже не военный корреспондент. Перейди, пожалуйста, на нормальный язык. К чему ты клонишь?

На лице Бурка отразилась обида.