Расцвет и упадок государства

Начиная с Великобритании в последние годы XVIII в. одно за другим государства почувствовали себя достаточно сильными, чтобы установить свой контроль над самым важным товаром, т. е. деньгами. Конечно, первые попытки были робкими и привели как минимум к одному впечатляющему банкротству; но после 1800 г. переход от драгоценных металлов к выпускаемым государством бумажным деньгам с изображением правителя оказался неодолимым. На протяжении XIX в. большинство государств все еще сохраняли связь между деньгами и драгоценными металлами. Однако после того, как в результате Первой и Второй мировых войн эта связь была разорвана, и деньги стали просто грудой бумаги, государства использовали необходимость сражаться с другими государствами как оправдание своего непосредственного господства в экономике, с использованием своих законов, предписаний и указов. В общем и целом процесс, в ходе которого изменился сам смысл денег, происходил не просто в том или ином государстве, но во многом был частью процесса развития института государства как такового. От Вашингтона до Лондона, Парижа, Рима, Берлина, Москвы и Токио принципы оставались одними и теми же. Главное различие между «свободным» и тоталитарным государствами состояло в том, что в первом правители избирались демократическим путем, хотя, как однажды отметил Гитлер, судя по его личной популярности, нацистский режим был самым демократичным за всю историю[660]. Поэтому демократическим государствам не было нужды применять инструменты насилия, которые были в их распоряжении, столь беспощадно и в таких масштабах, как это делали тоталитарные государства.

Изначально государство было задумано просто как инструмент для установления правопорядка: организация, состоящая из институтов, законов и людей, служащих в институтах и выполняющих законы; эта организация должна была работать как машина, выполняющая свою задачу. Однако примерно на полпути своего развития между 1648 и 1945 гг. государство столкнулось с силами национализма, который до тех пор развивался практически независимо от него, а порой — в противовес ему. Государство XVII–XVIII вв. не требовало особой любви со стороны своих подданных, заботясь лишь о том, чтобы выполнялись его указы и удовлетворялась его потребность в деньгах и людях; но теперь оно начало культивировать национализм, чтобы заполнить свою пустоту и наполнить самого себя этическим содержанием. В понимании Руссо, Гердера и других национализм — если уместно употребить этот термин — был вполне безобидным чувством любви к собственной стране, ее языку, традициям, костюму и праздникам; но когда национализм был присвоен государством, он стал агрессивным и воинственным. Усваивая похищенные духовные ценности, государство превратилось из средства в цель, а из цели — в божество. Независимо от того, жило ли это божество в мире с себе подобными или воевало с ними, оно обычно было готово уважать право других богов на суверенное существование — достаточно вспомнить утонченную вежливость, с которой правители и дипломаты, а зачастую даже солдаты обращались друг к другу в военное время (когда Наполеон III был взят в плен в Седане в 1870 г., ему не только не причинили никакого вреда, а попросту отпустили). Однако от своих подданных государство требовало абсолютной преданности, вплоть до готовности отдать жизнь, жестоко наказывая их, если они осмеливались не подчиниться или уклониться от службы — двойной стандарт, ясно показывающий, как оно действительно к ним относилось.

Находящиеся под защитой государства и часто поддерживаемые им, современная наука и современная технология смогли процветать, как никогда раньше. Как говорилось выше, если бы не изготовляемые типографским способом формы, с одной стороны, и огнестрельное оружие, с другой, государство могло бы никогда не появиться на свет. Позднее Гоббс, который, по сути дела, изобрел государство, и английский политический мыслитель Джеймс Харрингтон проявили большой интерес к науке и обратились к научным моделям как к основам разрабатываемых ими политических концепций[661]. Подходя к проблеме с другой стороны, Фрэнсис Бэкон в «Новой Атлантиде» (1637) описал воображаемое государство, которое систематически использует науку для усиления собственной власти. Ревностно храня свои секреты, оно засылает шпионов, чтобы вынюхивать новые открытия по всему свету; в результате не последним по важности его достижением стало изобретение пушки, способной метнуть ядро дальше и сильнее, чем любое оружие, существовавшее до того. Идеи Бэкона быстро вошли в моду, о чем свидетельствует и тот факт, что не прошло и 40 лет с его смерти, как важнейшие монархи Европы учредили академии наук, одной из основных функций которых было изучать проблемы и предлагать изобретения, полезные государству[662]. К началу XVIII в. представление о том, что науку можно использовать для усиления власти государства, достигло даже отсталой России в лице Петра Великого[663].