Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

Получив сообщение Крэнборна, Дерби сразу же написал Дизраэли: «Прикладываю бумагу, полученную сию минуту. Полная гибель! Во имя всего святого, что нам теперь делать?» Вероятно, можно было выработать компромисс, который никого не удовлетворил бы. Дерби, черпая силы в поддержке Дизраэли, отверг компромисс. Он введет избирательное право для домовладельцев, чего бы это ни стоило его партии. Это было даже не дело принципа, а дело чести. Согласно разработанному плану, голосовать мог любой мужчина, способный подтвердить, что проживает в этом месте не менее двух лет и платит местный налог на бедных. Это была только первая из нескольких поправок, неуклонно расширявших сферу действия избирательного права. В результате даже сам Дерби не знал, какое количество человек должен будет затронуть новый закон. То, что началось как попытка изменить характер сельского представительства, завершилось введением избирательного права для всех домовладельцев.

Дизраэли стал посредником и проводником нового закона. Он знал или чувствовал, что консерваторы будут следовать за ним до тех пор, пока он сможет удерживать политическую инициативу и противостоять возражениям вигов. По этой причине Гладстона игнорировали, а Дизраэли считали тем, кто способен сочувственно отнестись к радикальным предложениям о расширении избирательного права. Поскольку консерваторы в целом ничего не теряли из-за этой инициативы, они вполне могли с воодушевлением ее поддержать.

Здоровье Дерби ухудшалось, он постепенно слабел, однако консерваторов охватил почти лихорадочный приступ радикализма. Они хотели превзойти Гладстона, они всей душой стремились к этому, и в любом случае подробности и цифры статистики их только утомляли. Дизраэли говорил сжато и резко, но самое главное — он был непредсказуем. Гладстон успел наскучить многим коллегам. Они хотели скорее покончить с этим делом, попутно сделав Консервативную партию намного более привлекательной и могущественной, чем раньше. «Несомненно, мы ставим великий эксперимент, — если можно так выразиться, мы совершаем прыжок в кромешной темноте, — сказал премьер-министр после того, как Закон о реформе прошел в парламенте. — Но я полностью доверяю здравому смыслу моих соотечественников». По сути, «здравый смысл» заключался в том, что число радикалов в парламенте обычно составляло от 50 до 100 человек и они интересовались не столько положением масс или общим избирательным правом, сколько продвижением промышленных и торговых реформ.

Нечто подобное случалось и раньше. Из хаоса противоречивых целей, ошибок и недоразумений возникали на редкость устойчивые законы, точно так же, как недопонимание и ошибочные выводы порой были виноваты в развязывании войны даже больше, чем ложь государственных деятелей. Так что, разумеется, в парламентской реформе не было явных посредников и явных причин: все происходило в тумане догадок и предположений. Самые успешные политики — те, кто способен оседлать поток домыслов и ложных утверждений. «Великая привилегия — жить в эпоху стремительных и ярких событий, — написал однажды Дизраэли. — Как ошибаются те, кто считает наше время веком утилитаризма! Это век бесконечной романтики». Викторианское увлечение волшебными сказками не могло бы воплотиться в более подходящей фигуре. Один из современников писал, что Дизраэли «не похож ни на одно встречающееся на свете живое существо… его лицо больше напоминает маску, и разница между ним и простыми смертными видна невооруженным взглядом. Порой мне казалось, что я сижу за одним столом с Гамлетом, королем Лиром или вечным странником Агасфером».

В это же время Натаниэль Готорн нарисовал такой портрет Дизраэли:

Несколько позднее к нам подошел довольно высокий, худощавый человек в застегнутом на все пуговицы черном сюртуке и черных брюках. Он шагал широко, но, как мне показалось, совсем не энергично и даже как будто обессиленно. Сгорбленные или, возможно, привычно ссутуленные плечи. Выдающийся нос, худое лицо, и очень бледная, землистого цвета кожа. Он выглядел крайне нездоровым. Случись мне увидеть его в Америке, я принял бы его за изнуренного тяжелым трудом газетного редактора, раньше времени постаревшего от постоянной работы по ночам и недостатка физических упражнений. Это был Дизраэли, и я никогда не видел другого англичанина, хоть сколько-нибудь похожего на него.