Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

У Карсона в Фоулсайке из всего стада не осталось ни одной головы. Все животные пали либо забиты. Сэр Р. Бриско и капитан Джеймс требуют уничтожать весь крупный рогатый скот там, где возникает очаг болезни, независимо от того, здоровы животные, больны или уже выздоравливают. Сомневаюсь, что они исполняют волю Всевышнего. Я думаю, что Господь проявил бы к нам немного милосердия и оставил бы часть коров жить, но сэр Р. Бриско и капитан Джеймс не намерены оставлять ни одной.

В стране, согласно последней переписи остававшейся преимущественно сельскохозяйственной, чума крупного рогатого скота стала настоящей катастрофой, с которой никто не знал, как бороться. Некоторые видели в ней повторение казней египетских. Выдающиеся представители Церкви призывали паству молиться и поститься, чтобы умилостивить Всевышнего.

Жестокие противоречия вызвало в империи дело губернатора Ямайки Эйра, которого обвинили в систематическом варварстве в отношении чернокожего населения. Правда, на каждого человека, осуждавшего отвратительное обращение Эйра с рабами, находился человек, который его одобрял. «Мы слишком нежничаем с нашими дикарями. Мы носимся с ними больше, чем с самими собой, — сказал Теннисон Гладстону. — Негры — это тигры, негры — это тигры». Подобные комментарии в устах выдающегося литератора своего времени наглядно показывают, насколько глубокие корни пустил в империи расизм. Никто точно не знал, что происходит в закоулках Калькутты, на улочках Бриджтауна или на плантациях Южной Нигерии. Можно ли было утверждать, что вся империя находится под властью закона? Это стало одной из причин, почему в феврале 1868 года Дерби, прислушавшись к мнению врачей, ушел на покой. Он возглавлял свою партию в течение 22 лет, установив рекорд, который с тех пор никому не удавалось побить.

Итак, оставался только Дизраэли. Королева писала своей дочери, наследной принцессе Пруссии: «Мистер Дизраэли — премьер-министр! Какое гордое звание для человека, поднявшегося из народа!» Можно поспорить, насколько Дизраэли заслуживал такого наименования — он никак не походил на человека, только что отершего с лица угольную пыль, — но принцесса понимала, что имела в виду ее мать. В любом случае он унаследовал свое правительство меньшинства от Дерби и был вынужден ждать, пока всеобщие выборы не упрочат его положение. «Да, — заметил он, — мне все-таки удалось взобраться на вершину смазанного жиром столба».

Один из привратников палаты общин описал поведение Дизраэли во время заседаний. Он «поднимался по отдельной лестнице для парламентариев и торжественно и медленно проходил через вестибюль, обычно в полном одиночестве, не заговаривая ни с кем из проходящих мимо». Войдя в палату, он «садился, скрещивал руки на груди и неподвижно оставался в этом положении, устремив глаза в пол, до тех пор, пока не наступало время подняться и говорить». В отличие от большинства коллег, он никогда не сидел в палате в шляпе, «потому что не выражал неудовольствия, не смеялся и крайне редко приветствовал происходящее. В основном он просто сидел, как невозмутимая статуя… Окруженный со всех сторон членами своей партии, он не выглядел одним из них — он был так же далек и так же непохож на них, как его народ далек от всего остального мира». Произнося речь, он поначалу всегда говорил натянуто, но постепенно воодушевлялся. Его представления о том, каким должен быть премьер-министр (если предположить, что у него были подобные идеи), отражены в образе лорда Рохэмптона в его романе «Эндимион» (Endymion; 1880): «Взгляните на лорда Рохэмптона — вот настоящий человек. Его нисколько не волнует, вырастут или упадут доходы. Он думает о настоящей политике, об иностранных делах, о том, как поддержать нашу власть в Европе». Он редко вступал с противниками в словесные поединки. Когда Гладстон произносил речь, Дизраэли обычно притворялся спящим, но на самом деле он всегда был начеку. Если Гладстон допускал ошибку, Дизраэли быстро поправлял его.

Ему удалось принять ряд благотворных законов. Были отменены публичные повешения, усовершенствованы железные дороги. Почтовому ведомству разрешили скупить все телеграфные компании — это был первый акт национализации, важный шаг к структурному объединению страны. Однако когда Генри Джеймс впервые приехал в Лондон в 1868 году, он не заметил никаких признаков прогресса: