Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

Что погубило ее обожаемого супруга? Непомерная тяжесть тревог и забот! Что погубило лорда Кларендона? То же самое! Что сломило мистера Брайта и мистера Чайлдерса, заставив их взять отставку? Снова то же. Но королева — женщина, и уже немолодая, — должна выстоять под этим гнетом! Ее можно безжалостно подгонять, нимало не заботясь о том, как страдают ее нервы и здоровье от всех этих тревог, волнений и вмешательства в ее личную жизнь.

Нетрудно заметить в этих словах намек на то, что Гладстон несет личную ответственность за несчастья министров, не говоря уже о самой королеве, но на самом деле старик вряд ли заслуживал таких обвинений. В заключение королева объявила: «Она не может продолжать». Конечно, она могла и продолжала. Впрочем, ее обвинения все же были небеспочвенными. Только за последнее время ряды государственных деятелей, скончавшихся или тяжело заболевших в сравнительно молодом возрасте, пополнили Брайт, Чайлдерс и Кларендон. В предыдущем поколении были Питт-младший, Каслри, Фокс, Ливерпул и Каннинг — всем им также еще не исполнилось шестидесяти лет. Во многом это объяснялось той нервозной лихорадочной атмосферой, в которой им приходилось жить. Они не знали ни минуты отдыха, — вероятно, их можно назвать первыми жертвами викторианского чувства долга и идеала упорного труда. Их преемникам приходилось не легче. Новые трудности в империи, обострившаяся конкуренция с другими промышленными державами и упадок сельского хозяйства добавляли беспокойства и без того обеспокоенным государственным деятелям.

Утешение и поддержку королева Виктория находила у заслуженного королевского слуги Джона Брауна, который относился к ней, как взволнованный отец мог бы относиться к своенравной дочери. Со временем она все больше отдалялась от своей семьи, даже от наследника, и все больше полагалась на доброту окружающих. Говорили, что Джон Браун был даже слишком добр к ней, — по некоторым неподтвержденным данным, они были неофициально женаты, но это, конечно, выдумки.

Гладстон считал себя обязанным спасти Викторию из пропасти бездействия и непопулярности, в которую она упала. Однако его усилия не находили отклика. «Она очень ласково смотрела на меня и была добра, — писал он, — но в разговорах со мной она, очевидно, испытывает стеснение и в какой-то момент всегда осекается, очевидно сдерживая возникающую мысль». До нее доходили сведения о ночных встречах премьер-министра с падшими женщинами. Сам он, вероятно, считал их также частью возложенной на себя миссии, или призвания свыше, но для стороннего наблюдателя это могло выглядеть совершенно иначе.

В действительности состояние королевы вряд ли было таким серьезным, как ей казалось. Ее личный секретарь генерал Грей писал принцу Уэльскому: «Несмотря на уверения, я не наблюдаю в ней недостатка сил и здоровья. Дело лишь в давней привычке бесконтрольно потакать своим слабостям, не позволяющей хотя бы на десять минут отложить удовлетворение любого желания или каприза, не испытав при этом более или менее ощутимого нервного возбуждения». Выносить скучные рассуждения Гладстона определенно было выше ее сил. «Он обращается ко мне, — говорила она, — как к публичному собранию».

Сам Гладстон всерьез подумывал об отставке. Он сказал Виктории, что не желает провести старость «под гнетом бесконечных разногласий, неотделимых от его нынешнего положения». Последней каплей стал провал его Билля об ирландском университете в 1873 году, который должен был фактически поставить католические учреждения под контроль Дублинского университета. Гладстон изъявил желание уйти на покой, но тут возникла проблема в лице Дизраэли. Королева попросила его сформировать правительство вместо Гладстона, но он отказался. Он был бы совершенно счастлив исполнить желание своей повелительницы, но только не при нынешней палате общин. Он не хотел возглавить еще одно правительство меньшинства и втайне надеялся дождаться, когда раскол в рядах оппонентов еще углубится. Он хотел, чтобы они продолжали, выбиваясь из сил, исполнять свои обязанности. Гладстону ничего не оставалось, как вновь взвалить на себя ярмо.