Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

К этому времени популярность королевы почти восстановилась, и в этом ей неожиданно помог ее сын. Дело могло кончиться совсем плохо, если бы не внезапная тяжелая болезнь Берти в десятую годовщину смерти его отца. В конце ноября 1871 года принц Уэльский заболел брюшным тифом. Его отец когда-то тоже страдал этой болезнью — и в это же время года. Сначала принцу как будто стало лучше, но затем его положение настолько ухудшилось, что Виктория поспешила к нему в Сандрингем. 11 декабря одна газета зловеще написала: «Принц еще жив, поэтому мы еще можем надеяться». Три дня спустя, в годовщину смерти Альберта, публика замерла в напряженном ожидании. Кризис миновал, и принцу стало лучше. Все время, пока он медленно шел на поправку, страна поддерживала королеву. Возникает вопрос, как разгневанная нация, бесконечно критикующая монархию, могла вдруг превратиться в нацию, исполненную сочувствия к монархине. Возможно, дело было в том, что публика вдруг увидела в Виктории не королеву, а мать? Звучит ужасно банально, и все же это одна из тех общечеловеческих ценностей, которые никогда не теряют значения. Кроме того, не следует забывать о непостоянстве и безумии толпы.

Итак, Виктория вышла из своего добровольного заточения. Вместе с сыном и невесткой она отправилась в открытом ландо в собор Святого Павла на благодарственную службу. С этого времени ее стали называть матерью народа. В тот день произошло еще одно знаменательное событие: толпа, собравшаяся на богослужение, холодно встретила Гладстона, но бурно рукоплескала Дизраэли. На то были свои причины. Дизраэли взял курс на «консервативную демократию». Гладстон, несмотря на победу на всеобщих выборах — или даже благодаря этому, — несправедливо считался помехой на пути перемен. Дизраэли был необычайной личностью — не столько человек, сколько персонаж, наподобие игральной карты. Немного позднее один консерватор видел его в Карлтон-клубе, где он сидел неподвижно, как мраморная статуя, уставившись в пространство, «словно видел перед собой другой мир». «Я скажу вам, о чем он думал, — сказал ему другой парламентарий. — Он думал, что снова станет премьер-министром». Произнося речь в Хрустальном дворце весной 1872 года, Дизраэли объявил, что люди, недавно получившие избирательные права, консерваторы «в самом чистом и высоком смысле слова». Они «гордятся тем, что принадлежат к великой стране, и желают сохранять ее величие». В тот момент, когда Гладстон оказался в затруднительном положении, Дизраэли выдвинул последовательную политическую программу. По его словам, «перед партией тори или, как я с этих пор намерен называть ее, Национальной партией» стояли три главные задачи. Необходимо было сохранить существующие государственные институты, поддерживать целостность империи и улучшать условия жизни людей. В первую очередь его заботили империализм и статус-кво. Дизраэли ловко связал нацию и монархию с помощью следующей метафоры: «Англия — домашняя страна. Здесь почитают дом и считают очаг священным. Семья служит символом нации, и в час всеобщих бедствий, при всяком тревожном стечении обстоятельств нация сплачивается вокруг Семьи и Престола, поддерживая и питая свой дух проявлениями общей привязанности».

Симпатии к Виктории многократно усилились после неудачного покушения на ее жизнь во время возвращения с благодарственной службы в соборе Святого Павла в Букингемский дворец. Когда ее карета проезжала через Гарден-гейт, молодой человек по имени Артур О’Коннор поднял пистолет и слабым голосом крикнул: «Это от фениев!» Виктория, что было для нее нехарактерно, на этот раз совершенно потеряла самообладание: «Я дрожала с головы до ног, как будто в конвульсиях». Она схватила за руку свою фрейлину и воскликнула: «Спасите меня!» Верный слуга Джон Браун поймал мальчишку и крепко держал его, за что был позднее награжден золотой медалью. Покушение только увеличило популярность королевы, хотя она признавалась, что пережитый тогда испуг «впоследствии еще очень долго давал о себе знать». Юношу взяли под стражу и приговорили к заключению в Ньюгейтской тюрьме. Она казалась неприступной.

Возможно, это простое совпадение, но с этого времени баланс сил начал меняться в пользу консерваторов. Недовольство либералами росло — это стало очевидно, когда Гладстон заговорил о том, как опасны «апатия и политическое недовольство, так широко распространенные сейчас в нашем большинстве».

Также в этом году появилась почтовая открытка.

21 Дело Тичборна