Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

Британский армейский хирург писал: «Здесь есть поговорка: “Мы не взяли Севастополь, потому что французы не хотят сражаться днем, англичане не хотят сражаться в темноте, а турки вообще не хотят сражаться”». Было и небольшое утешение. В начале 1855 года развернулось строительство Большой Крымской железной дороги с веткой на Севастополь. Работы шли с большой скоростью: это была первая в истории попытка организовать механизированную войну. Британский главнокомандующий лорд Раглан умер — одни говорили, от разочарования, другие — не вынеся расстройства, третьи — от перенапряжения. В сущности, все хотели, чтобы война закончилась. Она слишком затянулась и унесла слишком много жизней. В депеше русскому полководцу Михаилу Горчакову царь писал: «Необходимо каким-то образом положить конец этой ужасной бойне». Он был совершенно прав — это была бойня, а не война.

Еще одна бесславная битва произошла весной того же года, когда английские войска предприняли две попытки осадить Большой Редан — одну из крепостей, охранявших Севастополь. В итоге они были вынуждены отступить. В отличие от них, французы успешно взяли штурмом русские укрепления на Малаховом кургане.

Война постепенно подтачивала позиции Гладстона и его бюджет на 1854 год, заставив изменить многие статьи, принятые в 1853 году. Подоходный налог увеличили вдвое, в попытке получить дополнительный доход снова обложили налогом сахар, спиртные напитки и солод. Гладстон считал, что военные расходы следует покрывать за счет излишков дохода, а не за счет займов. «Расходы на войну, — сказал он палате общин, — есть моральный противовес, с помощью которого Всевышнему было угодно обуздать амбиции и жажду завоеваний, присущие многим странам». Эта смесь благочестия и воинственности не всем пришлась по вкусу, тем более что сам Гладстон довольно скоро был вынужден прибегнуть к займам.

Настоящий кризис Крымской войны произошел в конце января 1855 года. Радикальный парламентарий Джон Артур Робак смог провести в парламенте резолюцию, требующую создать комиссию для расследования проявленной во время войны небрежности и злоупотреблений. По сути, это был вотум недоверия, и Джон Рассел почти сразу покинул кабинет, заявив, что правительство Абердина — худшее из тех, в которые он когда-либо входил. Некоторые списали его внезапный уход на оскорбленное самолюбие. Королева послала ему записку, в которой «выразила удивление и обеспокоенность внезапными слухами о его намерении покинуть правительство из-за инициативы г-на Робака». Рассел совершенно опозорил себя в глазах большинства наблюдателей, и королева так и не простила его, но через несколько месяцев он снова вступил в должность. Парламент согласился создать комиссию для расследования военного фиаско поразительным большинством в 157 голосов; оглашение результата встретили не аплодисментами, а молчанием и отдельными презрительными смешками.

Продержавшись два года, Абердин передал свой пост в руки королевы. Дизраэли писал: «В течение двух лет страной управляли самые способные из ее людей, и к концу упомянутого срока им удалось, объединив свои усилия и таланты, довести эту страну до полного разорения и отчаяния». Комиссия не добилась в расследовании большого успеха. «Я чувствовал коррупцию повсюду вокруг себя, — писал Робак, — но не мог схватить ее за руку». Сходное недовольство и разочарование пронизывало настроения публики. Как прямой ответ на проявленную в Крыму пагубную нераспорядительность возникла Ассоциация административной реформы. В нее входили представители Сити и лондонского профессионального класса. Однако она действовала медленно и неуклюже, и ей мало чего удалось достичь.

Кто-то должен был взять на себя вину или хотя бы согласиться встать у руля. Трудно представить, какой здравомыслящий человек захотел бы взять на себя обязанности премьер-министра в военное время, — но кто сказал, что политики отличаются каким-то особенным здравомыслием? Многие считали, что вперед должен выдвинуться Дерби как лидер консерваторов, но он, к великой ярости Дизраэли, отказался это сделать. Дизраэли питал симпатию к Леванту и был горько разочарован тем, что его лидер в палате лордов уклонился от схватки с Россией. Впрочем, никогда нельзя было знать, о чем на самом деле думает Дизраэли. Сэр Уильям Грегори, когда-то стоявший за кулисами «Молодой Англии», заметил: «Он был человеком огромного таланта, и это не стали бы отрицать даже заклятые враги. Но даже я, его близкий друг, должен признать: со времени выхода на общественную сцену и до своего последнего часа он жил и умер шарлатаном».