Растворяясь в ярком свете

Мне видно, как папа пытается сесть. Он дезориентирован, его левый локоть свешивается через поручень кровати, а спина сползает по установленному под углом матрасу.

– Он не всегда такой сердитый, – шепчет мне на ухо Брук, и в первое мгновение мне становится интересно, откуда, черт возьми, ей это известно. Потом соображаю, что она ведь уже видела его этим летом. – В отделении, где ему все знакомо, он ведет себя гораздо лучше.

Когда медсестра выходит, мама с Брук шагают к кровати, а я прячусь за их спинами, как пугливый малыш на шумной вечеринке.

– Здравствуй, папа, – спокойно говорит Брук.

Он в ответ трясет головой.

– Брук, – громким лающим голосом выговаривает он и, переведя взгляд на меня, бормочет что-то невнятное. Я разбираю только слово «ужасный».

– Это место и в самом деле ужасное, – соглашается она, успокаивающе похлопывая его по руке.

Не представляю, как ей удается вести себя с ним как ни в чем не бывало. Верно, у нее было больше времени, чтобы привыкнуть, чем у меня. Да, папина беспомощность обезоруживает. Но нормально ли то, что он бросил нас и не вспоминал о нашем существовании большую часть жизни, а когда ему потребовалась помощь, мы тут же с готовностью прибежали? Я хочу быть хорошей – такой, кто при виде тяжелого состояния другого человека способен простить ему прегрешения прошлого, но все же что-то внутри меня восстает при мысли об этом. Не могу я по щелчку пальцев испытать духовное перерождение.

– Джефф, – мягко здоровается мама, и ему требуется некоторое время, чтобы найти ее взглядом.

– Лес…ли, – он с трудом выговаривает два слога ее имени. Я знаю, что это не первая их встреча этим летом, но все же странно видеть их вместе вот так. Мама сдавленно улыбается, и я практически чувствую комок у нее в горле.

– На сей раз мы привезли с собой Эбби. – Она кивает в мою сторону, и я выхожу из-за их спин и приближаюсь к папе. Его тело начинает беспорядочно двигаться: плечи дергаются, глаза дико вращаются. Я сразу понимаю, что он в замешательстве. И сильно обеспокоен.

Сердце у меня камнем падает вниз. Знала ведь, что не стоит ожидать от этого визита ничего особенного, и все же надеялась на что-то бо́льшее, когда он увидит меня.

– Привет, папа, – шепчу я.

Наконец, ему удается посмотреть на меня из-под часто моргающих век.

– Эбби. – Он меня узнал.

Он начинает лихорадочно махать рукой, и я запоздало понимаю, что таким образом он подзывает меня к себе. Приглашает сесть рядом. Я осторожно пристраиваюсь на той стороне кровати, где лежит его здоровая нога, стараясь не задеть опутывающую его паутину трубок.

– Письмо! – отрывисто произносит он, и я вздрагиваю.

Вопросительно оглядываюсь на маму с Брук, которые вдруг задерживают дыхание. Мама, не глядя на меня, достает что-то из сумочки.

Сглотнув, я беру у нее из рук конверт. Даже несмотря на папину возню – как у человека, который никак не может устроиться поудобнее, – я ощущаю на себе его взгляд. Я пока не вскрыла конверт, но уже сотрясаюсь всем телом. Потому что знаю – каким бы ни было его содержимое, оно снова бесповоротно изменит мою жизнь.

Мне на плечо ложится чья-то рука – Брук, – твердая, обещающая, что все будет хорошо, и я разворачиваю лист бумаги, который, судя по заломам, уже много раз складывали.

Послание аккуратно отпечатано на компьютере, в левом верхнем углу проставлена дата – три года назад.

Оглядываюсь на Брук, и та кивает мне головой. Продолжай, мол.

И я зачитываю вслух:

Моим дорогим Брук и Эбби. Не знаю, когда вы прочтете это письмо, но надеюсь, что рано или поздно это все же случится. Написать его мне нужно сейчас, пока мой разум еще мне принадлежит и я могу сказать, что хочу, собственными словами.

Моя мать была больна много лет, а мы все считали, что она страдает от Альцгеймера вкупе с депрессией. Но ситуация ухудшалась с каждым днем, и доктора наконец сообразили сделать тест на болезнь Гентингтона. Результат оказался положительным. Тогда я тоже решил пройти обследование – и получил аналогичное страшное заключение.

Было это десять лет назад.

Запрокинув голову, я произвожу в уме подсчеты. Папа написал письмо три года назад, а тест сделал десятью годами раньше. Не восемь месяцев назад, когда под Рождество мы с Брук впервые узнали об этом.

То, что он ген-положительный, было известно ему еще тринадцать лет назад.

Все это время он знал.

– Ты все выяснил, когда мне было пять, – чуть слышно выдыхаю я, хватаясь за поручень кровати, чтобы не упасть. Получается, он ушел от нас сразу, как получил результаты теста.