Рать порубежная. Казаки Ивана Грозного

Уж последний я разок тебя да омываю,
Уж последний разок я тебя да снаряжаю,
И последний раз я тебя да одеваю,
Уж чёрну голову да я тебе зачесаю...

Рвутся сердца от горя:

Приукрылась нонь надёжная головушка
Во матушку ведь он да во сыру землю,
В погреба ведь он да во глубокие!

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Хотя всемогущий бог и наказал Русскую землю так тяжело и жестоко, что никто и описать не сумеет, всё же нынешний великий князь достиг того, что по всей Русской земле, по всей его державе — одна вера, один вес, одна мера! Только он один правит!

Генрих Штаден. «Записки о Московии»

Не век слёзы проливать, не век горе горевать: схоронили павших, пришло время поднять стопу за победу. А и как не поднять — языков татарских и ногайских взяли, людей русских отполонили, ворога отогнали за Почежский лес. Царь Иван хотел из Коломны повести войско на татар, но, узнав о победе Хворостинина, вернулся в Москву. Недолго погуляли крымские загоны по Русской земле. Царевичи Мегмет и Али, пограбив Каширские и Рязанские земли, соединились с Девлет-Гиреем и подались в степи. Туда им и дорога. Знай, лягушка, своё болото. Горе ушло — гуляй весело. Вот и гуляет на улицах люд Заразска — пьёт за победу. Ставлены на улицах столы с угощениями. Празднует в воеводских хоромах и князь Дмитрий Иванович Хворостинин, с ним служилые да знать городская. Минул Великий пост, можно разговеться. На столах раздолье, есть чем насытиться: хлебы да пироги, говядина с чесноком, зайчатина с репой, свинина с луком, взвары, разносолы, снетки, осетрина и облитая жирком паюсная икорка. Разлиты по достаканам, кубкам и чарам сыта, меды ягодные да обарные, мальвазия, романея, водка и пиво. Щекочут ноздри пряные ароматы шафрана, имбиря и иных приправ, ударяет ядрёный запах хрена. Юркая, услужливая дворня несёт к столам запечённых кур, гусей, рябчиков, рассолы, чёрную и белую уху. Радуйся, душа, да знай меру. Дмитрий Иванович меру знал, наклонился к Львову, шепнул:

— Фёдор, пригляди, чтобы всё чинно было, я пойду, притомился.

Встал, поклонился гостям и соратникам, подозвал Дороню:

— Проводи до покоев.

По скрипучей лестнице поднялись в терем, дошли до опочивальни. Князя покачивало — крепка оказалась романея. Хворостинин отворил дверь.

— Зайди, перемолвиться надоть. Да свечу зажги, огниво на столе у поставца лежит.

Дороня вошёл, зажёг свечу. Хворостинин прошагал к лавке, тяжело опустился на бархатное покрывало, снял с головы тафью. Кивнув Дороне на скамью, промолвил:

— Садись... Недруга твоего, десятника Куницына, с вестью отправил к воеводе Воротынскому в Серпухов, подальше от себя. Не люб он мне. Худой человек. И Богу молится, и с чёртом водится. Ведомо мне про него. Многим служил, перемётчик подлый. Умеет блином масленым в рот залезать. Его руками множество чёрных дел содеяно, а персты кровью пачканы.

— Оно и видно, глядит лисой, а пахнет волком.

— Верно, он и лицом с лисой схож... Перед отъездом всё про тебя выведывал, меня предостерегал, молвил, вор ты беглый. О том тебя спрашивал...

— Я ответил.

— Ответил, да только взор отвёл. Меня не проведёшь. Неспроста пытаю. Хочу просить остаться. Мне верный человек нужен. Коль согласен, молви правду. Я тебе не ворог, жизнью обязан. Слова твои в себе утаю.

— Что ж, просил князь, слушай. — Дороня обхватил колени пятернями, повёл сказ: — Прежде меня Дорофеем Шершневым величали. Род наш ведётся от повольников новгородских, от ушкуйного ватмана Шершня. А как остарел предок, осел на награбленном добре, расторговался. Только пословица не мимо молвится — всё добро, да не всё в пользу. Видно, кровью полита была та добыча, не принесла она покоя и довольства роду нашему. Изрядно претерпели мы, да всё больше от великих князей московских. — Тяжко вздохнув, казак продолжил: — Прадед мой, Никита Шершнев, с московскими боями на Шелони ратился, после в Псков бежал, оженился, торг немалый наладил, льном и иным товаром... Только новый великий князь московский дело отца продолжил. Подмял-таки Василь Иванович Псков под себя. Кончилась псковская вольница, под рыдания горожан увозили вечевой колокол и три сотни боярских и купецких семей. Вместо них московских прислали. Боярам да дворянам земли псковские с людьми отдали, купцов в Серединном городе поселили. Они же, под опекой наместников из Москвы, старое купечество потеснили. И не только в торговле притеснение и разорение горожане терпели. Уже к нынешнему государю, лет двадцать назад, семь десятков псковичей уважаемых ездило, с жалобой на бесчинства наместника Ивана Турунтая-Пронского.