Ратник

Можно даже сказать страшной грани. Которая отделяла общее эмоциональное потрясение этой толпы от стихийного взрыва и бунта. Он даже не заметил, как быстро и легко раскалил этот человеческий материал до красна. Вспыхнули глаза измученных трудностями жизни и службы воинов. Сжались их кулаки. Заскрежетали зубы.

В какой-то момент достаточно Андрею было достаточно просто указать на старшин, что, дескать, те во всем виноваты. И все. Смели бы. И ни на что не посмотрели бы. Даже воевода вряд ли сбежал. Просто не успел бы. Но Андрей вовремя сообразил и остановился. Вовремя сдержал себя, ибо его самого охватил какой-то кураж, какая-то страсть, видя такой горячий и живой отклик на свои, в общем-то простые слова, в сердцах этих людей.

Не изнуренные пропагандой и не имеющие к ней никакого иммунитета, эти люди XVI века впитывали его общие фразы, принимая их за чистую монету. Он, правда, старался не сильно приукрашивать. Но и этого хватило…

После чего он свернул всю свою речь к формуле мушкетеров: «один за всех и все за одного» и плавно спустил все на тормозах. И, поблагодарив помещиков за их верную службу царю, пошел в усадьбу дяди Марфы. Однако успел краем глаза заметить отца Афанасия, который стоял совсем рядом и пристально слушал… И лицо его было сложным-сложным…

– Что ты творишь?! – хрипло спросил Данила, бледный как поганка. Скорее даже зеленоватый. Он ведь тоже относился к старшинам. И он тоже имел безнадежных должников в фактически долговом рабстве.

– То, что должен был делать твой брат.

– Что же?

– Даю, а не отнимаю.

– Не понимаю.

– В этом один из фундаментальных смыслов христианства. Жертва.

Данила не понял.

И Андрею пришлось потратить какое-то время на то, чтобы объяснить свою позицию.

Добыть где-то богатство и власть не так-то и сложно. Случаи подворачиваются часто – главное их разглядеть и быть к ним готовым. Намного важнее это все удержать. И тут и всплывает глубинный смысл христианской жертвы. Ведь ее философская, концептуальная цель заключалась совсем не в том, что в иудаизме…

– Это у иудеев, – заметил Андрей, – десятина[8] ежегодно направлялась в храм на содержание его и проведение торжеств. Но мы – не иудеи. Мы христиане. А потому платить жертву в храм Соломона не должны. Да и разрушен он в незапамятные времена. Иисус Христос наш установил совсем другое значение жертвы. Жертвы как добровольной, а не обязательной помощи… – продолжал распинаться парень.

А потом перешел к развернутому объяснению на пальцах.

– Вот живешь ты в селе. У тебя есть корова. У всех есть корова. И вот у соседа она сдохла, а дети его малые остались без молока. Как в такой ситуации поступить? Можно продавать ему молоко, ухудшая и без того несладкое его положение. А можно помогать ему, давая молоко его детям бесплатно. Если, конечно, ты можешь себе это позволить. На первый взгляд это не разумно. Зачем делиться с окружающими своими благами просто так? Однако если действовать иначе, если не помогать ближним, попавшим в беду, если вытягивать из них все соки, только рвать, только хапать, только жрать, как ненасытное чудище, то как поступят они, эти окружающие, когда ты сам ослабнешь, оступишься, столкнешься с трудностями? Подставят ли они тебе плечо? Поддержат ли? Помогут ли? Или сами же и добьют?

Пауза.

– Ты один – ничто, понимаешь? – подвел итог своей речи парень. – И чем больше ты отдаешь ближним своим, тем сам сильнее становишься. Ибо настоящая сила десятника – в его десятке. Сотника – в его сотне. Воеводы – в его полку, – произнес Андрей, специально не продолжая эту парадигму. Но всем, кто его внимательно слушал и так стало понятно, что царь силен державой своей. И Даниле со Спиридоном. И поместным дворянам, что стояли как на дворе усадьбы, так и возле нее, продолжая слушать. Они ведь так быстро не разошлись. Не успели. И отцу Афанасию, что стоял в пяти шагах от парня у створки ворот, впившись в него взглядом…

Глава 9

1554 год, 15 мая, Москва

Георгиевский монастырь московского кремля[9] был особенно тих и спокоен в это утро. Как и вся округа. Вдали, где-то на грани слышимости, тихо чирикали птички. А безоблачное голубое небо казалось поистине бездонным.

Иван Васильевич вышел на крыльцо и замер прямо в дверях, наслаждаясь видом.

Тишина.

Рядом прохлаждался в теньке его человек, подскочивший при виде своего господина. Однако основная масса сопровождающих осталась у ворот, так как монастырь был женским. И вваливаться в него толпой здоровых мужчин выглядело несколько одиозно.

– Доброго тебе дня, кумушка, – вдруг донесся молоденький женский голос из-за угла.

– И тебе, кумушка, – ответил другой звонкий женский голос. – Давненько тебя не видела.

– Так муж отлучался. А я на хозяйстве значит. Присесть некогда было.

– Ох… бедняжка…

– А слышала новость?

– Какую?