Ратное поле

Костин качнул головой, прошептал тихо, но решительно:

— Я здесь останусь, слышишь, Таня? Здесь!

Связь с командиром дивизиона была нарушена, и Костин дрожащей рукой написал на листке донесение: «Ранен. Но поле боя не покину». Но вот восстановили связь, и в телефонной трубке послышался знакомый голос начальника политотдела дивизии полковника Денисова. Он уже знал о ранении Костина, о его решении остаться на поле боя.

— Товарищ Костин! Я горжусь вашим мужеством, стойкостью ваших подчиненных! — подбадривал его полковник.

Пересиливая боль, Анатолий еще два часа управлял огнем двух орудий, помогая выстоять роте Калашникова. Сильно кружилась голова, в ушах стоял сплошной гул, временами проваливалось сознание, в глазах появились радужные круги. Потом и они исчезли.

…Почти бездыханное тело Костина артиллеристы принесли на полковой медицинский пункт. Врач поднял безжизненную руку, попытался нащупать пульс. Его не было.

И вот в освобожденный Орел на черных крыльях полетела к матери похоронка: «Ваш сын пал смертью храбрых». В то время сыну было девятнадцать лет…

А Костин боролся со смертью в далеком тыловом госпитале. Случилось так, что санитары на полковом медпункте случайно обнаружили в нем признаки жизни и сообщили врачам.

Конец войны отважный артиллерист встретил в Восточной Пруссии.

…Высокий, стройный человек стоит среди спелых хлебов, думает, вспоминает. Многие годы не давала ему покоя память об этом поле боя. Он приехал на него, чтобы вспомнить тех, кто сражался здесь и погиб. Где ты, Коля Кудрявцев, славный артиллерист, где спит вечным сном Боря Калашников? Где вы, живые однополчане? Как хотелось бы вас встретить, обнять, мысленно пройти вместе по фронтовым дорогам…

Как–то узнал Анатолий Васильевич Костин: на берегу Северского Донца, в Шебекино, состоится слет ветеранов родной дивизии. Вот тогда и родилась мысль сделать жителям города подарок.

Почти полгода А. В. Костин изготовлял стальной меч, точил и гранил его, шлифовал до синевы. Затем отделал латунный эфес и выгравировал дарственную надпись городу Шебекино от ветеранов 72‑й гвардейской дивизии.

…Мне выпала честь вручать этот меч жителям Шебекино. На городском стадионе состоялся большой митинг. Я держал в руках тяжелую сталь, зажатую в ножнах, и думал. Меч берет в руки народ, чтобы защитить свою землю от врага. Как бы хотелось, чтобы никогда не пришлось вынимать меч из ножен. Пусть будет он лишь бессмертной реликвией, подарком потомкам от ветерана войны Анатолия Васильевича Костина и его однополчан.

ФРОНТОВОЙ ПОЭТ

Не потому ли я живу.

Что умерли они?

С. Щипачев

Моей гвардейской дивизии, как говорится, «повезло». В ее рядах воевали такие прославившиеся позднее летописцы военных лет, как Олесь Гончар, Михаил Алексеев, Борис Изюмский. В своих книгах они навек запечатлели лица фронтовых друзей, памятные бои и события. И каждый из нас, ветеранов, благодарен им за это.

Вместе с тем я часто думаю о том, сколько талантливых людей отобрала у жизни война, сколько поэтов и ученых, артистов и инженеров недосчиталось человечество! Кто знает, может, среди поэтов, чьи книги мы сейчас читаем, был бы Павел Пинаев. А незнакомая для многих его фамилия была бы известна в каждом доме… Но нет среди наших поэтов такой фамилии. И никогда уже не будет. Вот почему я и хочу рассказать о нем.

Паше Пинаеву было девятнадцать. Он был санинструктором артиллерийской батареи. И еще был мечтателем. В его сумке с красным крестом вместе с бинтами, ампулами с йодом и перевязочными пакетами лежал блокнот со стихами. На досуге солдаты просили: «Паша, почитай что–нибудь свое». И он читал о друзьях–товарищах, о военных дорогах, о том, что было пережито.

А пережито уже было много. Паша появился в батарее из госпиталя. Тихий, застенчивый, с печальными глазами. Вначале все думали — сказывается тяжелое ранение. Но у Пинаева была иная рана, о которой батарейцы узнали позднее из его стихов.

Паша впервые прочитал свое стихотворение накануне нашего наступления под Белгородом. Прижавшись спиной к стенке траншеи и положив рядом санитарную сумку, с которой никогда не расставался, старший сержант тихим голосом не читал, а скорее рассказывал: