Ратное счастье

После каждого «свидания» в моей землянке Фомы Фомича с Марией Васильевной я невольно впадаю в лирическое настроение: одолевают, казалось бы, далекие от войны мысли. Да, Соловей-болтун, пожалуй, прав: Фома Фомич и в самом деле «по уши» влюблен. И мне его очень жаль. И не только потому, что его уважительное чувство безответно. Хотя кто-то из древних сказал, что неразделенная любовь равна такой болезни, как чума! Вот ведь как. Эх, Фома Фомич, милый человек, не вовремя ты, бедняга, «заболел». Командир батальона! Фигура: заботы, хлопоты, ответственность, риск — каждодневная игра в жмурки... со смертью. Мало? Так вот же — на тебе! Страдает. И тут даже не выручает его всегдашняя чудинка. Как помочь? Отговорить? Но разлюбить по заказу так же невозможно, как и полюбить. А главное, не поверит он никаким доводам против, как не может верить влюбленный человек такой, казалось бы, простой истине: «Да не любит тебя тот, кого любишь ты!..»

Поговорить по-женски с Марией Васильевной? Во всех отношениях была бы достойная пара. А если она еще не забыла свою первую любовь? А такое надо пережить!..

Любовь на войне... А почему бы и нет? Соловьи и на фронте поют. Да и растяжимое это понятие — «фронт». Где ему начало и где конец? Настоящий фронт — передний край. А там какие соловьи!.. Да и женщин одна-две — и обчелся. Однако и наша окопная братия влюблялась — при случае: попав в медсанбат, в госпиталь или на передышку. И тут нечему удивляться: воевали живые люди — молодые, красивые, жадные до жизни. Что же тогда говорить о втором эшелоне — ближайших тылах: дивизионных, армейских, фронтовых, где служили такие же люди, но в более-менее человеческих условиях. Тут любовь процветала пышным цветом: серьезная и случайная, святая и приземленная — всякая. Начальство и политработники к этому «стихийному бедствию» относились по-разному. В основном — терпимо, если это не мешало делу. Но были и такие, что стремились искоренить любовь в самом ее зародыше. Хотя бы тот же мой бывший комсорг Димка Яковлев. При самой первой нашей встрече, когда я оказалась в полку единственной представительницей женского племени, он заявил категорически: «Никаких шашней! Враз на бюро поставлю!..» Или еще раньше — в медсанбате: строгий комиссар Масленников, воевал с любовью каждодневно, ухажеров выпроваживал с треском и... ничего не смог поделать. Девчата все равно влюблялись. Помню, первой вышла замуж медсестра Маша Красильникова за начальника медсанбатовского штаба Николая Андреева, и никого это не поразило, кроме комиссара и меня. Комиссар, возмущаясь, метал громы и молнии. А я недоумевала: как порядочная девушка может выскочить замуж без загса, да еще и за женатого человека!.. Да случись подобное со мной, моя бабка меня просто бы придушила. И была бы права. Что, парней на фронте мало? Надо в чужую семью лезть?..

Впрочем, лично я была надежно защищена от любви и возрастом, и внешним видом. Бывало, погляжусь украдкой в солдатское зеркальце да только вздохну — одно расстройство: нос курносый, верхняя губа задирушкой, глаза как пуговицы да еще челка по самые брови и косички школьные. Ни дать ни взять — бабушкина кукла Дунька, которой она прикрывала заварной чайник. К тому же я всегда находилась под железной опекой доброхотных воспитателей. В самом начале войны военфельдшер Леша Зуев не отпускал от себя ни на шаг, за что и был не без ехидства прозван «дядькой Савельичем». В медсанбате доктор Вера внушила окружающим, что я — ребенок. А с нею ох как считались! Потому и фронтовые донжуаны, и серьезные парни ко мне относились, как к ребенку: «Чижик!»— цоп в охапку, чмок-чмок со щеки на щеку, и все.