Раубриттер (II. - Spero)

Ближе к полудню на него наткнулся какой-то старый бенедиктинец и добрый час читал ему наставления о вреде праздного образа жизни для души и необходимости очищения помыслов для вхождения в Царствие Небесное. Гримберт с готовностью согласился со всем, надеясь выручить за эту душеспасительную лекцию хотя бы евхаристический хлебец или черствый сухарь, но получил лишь пару молитв, которые ни в коей мере не уменьшили точащего его изнутри чувства голода.

Хлеба больше не было. Гримберт напрасно шевелил челюстями, воображая, что жует, это ничуть не помогало унять телесные муки. Терпи, шептал он сам себе. Были времена, когда тебе было куда хуже.

Например, в тот день, когда он ступил на мостовую Арбории, впервые лишенный возможности ее видеть. На его лице была окровавленная тряпка, боль вгрызалась в мозг подобно обезумевшим хорькам, прокладывающим себе путь прямо сквозь глазницы. Оглушенный этой болью, он не сразу понял страшное. Что темнота, окружившая его, глухая как колодец в беззвездную ночь, окончательная, как забытый людьми склеп, больше никогда не уйдёт.

Теперь он принадлежит ей душой и потрохами до конца своей жизни.

Он бросился бежать, налетая на прохожих, падая, вновь вскакивая и беспрестанно крича. За спиной ему мерещился топот погони – это слуги Лаубера бежали следом, чтобы закончить начатое. Графу Женевскому требовались не только глаза Гримберта. Ему требовалась его печень и его желудок. Его уши и его гортань. Рёбра и почки. Ему требовалось всё, из чего состоял Гримберт, все до последней унции плоти…

Он бежал, не зная куда, пока не упал, окончательно выбившись из сил, исторгая из себя слизь и рвоту, как загнанная лошадь. Вокруг слышались смешки и ругательства на грубом лангобардском наречии, а он шарил вокруг себя руками, беспомощный, словно ребёнок, еще не понимающий, не смирившийся, не способный понять в полной мере, что предыдущая жизнь кончилась, отгородившись от него тяжелым театральным занавесом, и занавес этот больше никогда не распахнётся.

Дрожа от рассветного холода, Гримберт ждал одного-единственного звука. Скрипа двери. И дождался его.

В этот раз Берхард не выругался, лишь тяжело вздохнул.

- Еще одна ночь на улице – и сдохнешь, погань слепая, - бросил он хмуро, - Только вот не думаю, что ты опосля этого станешь лучше пахнуть…

- А от тебя несет вином, как от старой бочки, - ответил, лязгая зубами, Гримберт.

Если Берхард, разозлившись, треснет его кулаком в лицо, хуже не станет. По крайней мере, на какое-то время он сможет забыть про холод.

- Если почуешь, что помираешь, отползи в канаву, что ли. А то пока тебя стражники уберут, на всю улицу смрад стоять будет.

- Обидно будет, если они прихватят причитающееся тебе серебро.

- Сорок денариев? – усмешка Берхарда и сама походила на скрип несмазанной двери.

- Сорок денариев – это только задаток.

Гримберт произнес это безразличным тоном, но внутренне сжался.

Это было похоже на выстрел в условиях плохой видимости. После того, как гашетка нажата и тишину разрывает отрывистый выхлоп орудия, проходит около полу-секунды, прежде чем «Золотой Тур» бесстрастно констатирует попадание или промах. Но в темноте время тянется куда дольше, это он давно выяснил.

Что его ждет? Попадание или промах?..

- Задаток, значит? – Берхард издал отрывистый смешок, - Ну а что ж положишь наградой? Клюку твою, может? Или тряпьё?

Гримберт погладил отполированную ладонями рукоять посоха.

- Можешь взять и ее, если она так тебе ценна. Но у меня найдется кое-что, что подойдет тебе куда больше. Например, баронская корона.

Тишина.

Гримберт стал отсчитывать удары сердца, чтобы не запаниковать в этой тишине – в сочетании с бездонной темнотой она была невыносима. Один, два, три… Из сердца получился скверный метроном, оно стало чересчур частить, разгоняя по венам потеплевшую кровь.

- Баронскую что?

- Корону, - спокойно повторил Гримберт, - Это стоит немного дороже сорока серебряных монет, не так ли?

Следующий отрезок тишины длился так недолго, что Гримберт не успел испугаться.

- Что это значит?

Черт, подумал Гримберт, у этого парня в голове и верно вчерашние помои. Полный тупица.

- Я могу сделать тебя бароном.

- Это как так?

Гримберт представил, как Берхарда окунают в чан с кипящей смолой. Это немного помогло сбросить звенящее в жилах напряжение. На миг он почувствовал себя почти уверенно. Это была его стихия, пусть испачканная и искаженная. Если он что-то и умел, так это играть с людьми, находя невидимые струны их душ. Это умение нельзя потерять так же легко, как глаза.

Гримберт медленно размотал тряпку и снял ее с лица. Он ожидал услышать возглас отвращения со стороны Берхарда, но тот лишь коротко выдохнул. Что ж, следовало ожидать, что у человека, видевшего последствия Железной Ярмарки, крепкие нервы.

- Экая гадость, - только и буркнул тот, - Что я, безглазых не видал, что ли? Выйди на улицы после заката, такого насмотришься, что ложка в рот еще неделю не полезет. Или там химеры. Такие есть жуткие, что даже перекреститься мочи нет. А тут… На что мне тут пялиться? На дырки твои незрячие? Мне в этом интереса нету.