Однако если нравственность Дюрана критиковали, то его торговая честность была выше всяких нападок. Чрезвычайно богатый и ежедневно увеличивавший свое состояние огромными делами, торговец сукнами, бархатом и шелковым материалом пользовался на парижской бирже неограниченным кредитом. Тщеславный выше всякого выражения, Дюран чувствовал с некоторого времени глухие припадки вредной страсти: честолюбия. Накопленные денежки не удовлетворяли уже его гордыни. У него вдруг появилась другая страсть, кроме страсти к богатству. Он мечтал о почестях. Ему хотелось быть церковным старостой, окружным мэром и даже префектом. Да! Его честолюбивые притязания доходили даже до звания префекта. А через кого мог он добиться этих почестей, если не через знатных особ? Поэтому Дюран поклонялся аристократам, как индийцы поклоняются идолу Брамы!
Купец и управитель вернулись в кабинет на первом этаже.
— Смею надеяться, что вы не откажетесь сделать мне честь отведать моего вина… — сказал Дюран.
— Разумеется, нет! — отвечал Агамемнон. — Вы мне нравитесь, месье Дюран! Вы честный человек, а мне всегда будет приятно чокнуться с честным человеком… Увы! В нынешнее время честные люди так редки!.. — прибавил управитель с глубоким вздохом.
Дюран, раздувшись от радости и гордости, позвал Манетту. Хорошенькая служанка тотчас явилась.
— Бутылку аликанте, — сказал ей Дюран, — самого старого, бисквит и две рюмки…
Манетта воротилась через минуту с требуемыми предметами. Достопочтенный слой пыли и паутины покрывал знаменитую бутылку. Дюран раскупорил ее со всем уважением, должным ее преклонному возрасту, и налил по рюмке Агамемнону Рива и себе. Агамемнон поднял свою рюмку:
— За ваше здоровье, месье Дюран, — сказал он, чокнувшись с купцом, который вскричал:
— За ваше, за ваше!
III. Графиня де Сент-Аниллъ
Оба собеседника сели друг против друга и начали пить медленно, как знатоки. А можно ли пить и не разговаривать? Итак, разговор завязался.
— Как вы находите это вино? — спросил Дюран.
— Бесподобным.
— Без комплиментов?
— Честное слово!
— Оно прямо из Аликанте, и бутылке двадцать пять лет.
— Верю, у нас точно такое в погребах Сент-Анилльского замка!..
— Какая честь для меня!.. У меня такое же вино, как и у графини!..
— Месье Дюран, оно было бы достойно его высочества регента…
— Мосье Рива, вы меня радуете несказанно… Надеюсь, когда вы переедете на мою квартиру, вы позволите мне подарить вам двадцать пять бутылок?
— Как же, помилуйте!.. С величайшим удовольствием принимаю ваше любезное предложение…
— Кстати, могу я задать вам вопрос?
— Десять, если хотите, любезный Дюран.
— Графиня де Сент-Анилль живет обычно не в Париже?
— Нет, после своего вдовства моя благородная госпожа живет постоянно в своих поместьях… То в нашем замке Сент-Анилль, то в Го-Па, иногда в Тур-Баррэ в Пуату, или в Фолль-Орти в Анжу, или в Плуесгатинельгаз в Бретани, не говоря уже о наших других резиденциях, не столь важных…
— Значит, у графини огромное богатство?..
— Огромное? Это слабо сказано: скажите — гигантское, неслыханное, баснословное!..
— Как же велики доходы графини?..
— Она сама этого не знает, даже и я не знаю, я, ее управитель!.. Теперь судите сами!..
— Неужели? — вскричал Дюран, вытаращив глаза.
— Точно.
Купец горько пожалел, зачем не запросил за свою квартиру пятьсот ливров в месяц. Агамемнон продолжал:
— Обстоятельство, вдвойне торжественное, привело нас в Париж, где теперь у нас будет опять свой дворец, как прежде!
— Торжественное обстоятельство? — повторил Дюран.
— Двойная свадьба.
— Разве графиня де Сент-Анилль опять выходит замуж?
Агамемнон расхохотался.
— Не совсем так, — отвечал он, — она только празднует свадьбу своих детей…
— Сколько их у нее?
— Двое, сын и дочь.
— Они приедут вместе с нею в Париж?
— Только дочь, мадемуазель Артемиза. Что касается нашего молодого господина, графа Сципиона, он теперь в Испании.
— В Испании?
— Да. Он должен привезти с собой родных его будущего зятя: мадемуазель Артемиза выходит за испанца, маркиза Алонзо-Рикардо-Стефано Лопец Трагадаллас Пекопито Лас Бамбокинас, гранда испанского первого класса… Невеста нашего молодого графа венгерская княгиня…
Дюран был ослеплен.
— Когда же будут эти две свадьбы? — спросил он.
— В будущем месяце.
— Дочь графини хороша собой?
— Гораздо прелестнее амуров и Венеры, их матери…
— Черт побери! — сказал Дюран. — А граф?
— Похож на Марса!
— Какая семья!
— Вдовствующая графиня была красавица. Лет тридцать тому назад она слыла одной из прелестнейших женщин при дворе великого короля. Ах! Если бы она захотела, она заставила бы его забыть Фонтань и Монтеспан… Людовику XIV так хотелось отдать графине свое сердце.
— И графиня отказала? — вскричал Дюран.
— Конечно, да еще наотрез!.. Это была тигрица насчет добродетели! Надо сказать, что она обожала покойного графа, своего супруга.
— Счастливый супруг!
— Ах! Я положу руку в огонь в доказательство, что он никогда не был… Вы знаете чем, месье Дюран.
— Есть же такие счастливцы! — воскликнул Дюран.
— О! Очень мало, очень мало… — философски заметил Агамемнон.