Раунд. Оптический роман

Допустим, действительно июль. К вечеру жара должна была бы спасть, но все равно она выходит из этих кондиционированных кабинетов, и ее в первый момент окутывает жаром от асфальта, а он стоит перед дверью. Прямо стоит перед дверью, шагах в пяти, не садится на лавку, чтобы не пропустить, не отрываясь смотрит на эту открывающуюся дверь, на людей, которые снуют туда-сюда. Она каменеет. Он говорит ей: «Нинка, ну что?» – она молчит, молчит, зачем он здесь, не могу, видеть не могу, еще и сюда пришел меня мучить. Он подходит ближе, обнимает ее, она маленького роста совсем, он настолько выше, что она упирается носом ему в солнечное сплетение, он прижимает ее сильно, запах этот его – то ли его, то ли Димкин, и он так на нее саму похож, такой же белокурый, челка эта у него такая же – и все ведь только из-за этого, у нее нет сил сопротивляться, и она отстраняется и смотрит на него снизу вверх с вопросом и тоской: зачем ты здесь? И не замечает, что у нее впервые за этот адов день катятся слезы. «Нинка, не плачь, скажи, что они сказали? Хочешь, пойдем куда-то?» – Целует в лоб: «У тебя температура, что ли?»

Она наконец выговаривает непослушными губами: «Я ненавижу тебя, Саша».

8. Параксиальное приближение Григорий Грозовский. Тами

Hieroglyphics? Let me be Pacific.

– Здравствуйте, Григорий Григорьевич, спасибо большое, что согласились поговорить.

– Добрый день.

– Во-первых, мы вас от всей души, от всего нашего телеканала поздравляем с юбилеем, желаем счастья и, как у нас говорят, до ста двадцати!

– И творческих успехов еще, ага. Спасибо!

– А что же? И творческих, конечно. Смотрите, у нас тут сразу несколько поводов для разговора, несколько поводов вас чествовать; круглая дата и у вашего главного спектакля «Чакона». Как вам удается столько времени его держать, так сказать, на плаву?

– Вы знаете, это для меня самого загадка. Но тут мы в полном подчинении у зрителя: грубо это говорится «пипл хавает», а по сути, мы смотрим на то, как спектакль идет – и если видим спад, он уходит из репертуара, а «Чакона» держится и вот уже действительно отмечает юбилей. Уже сколько актерских составов сменилось, а всё смотрят. Она типа Кремля стала или музея имени Пушкина, достопримечательность.

– Помимо этого, вы видите в ней какую-то актуальность на данный момент? Она была поставлена давно – как остро оппозиционный спектакль, насколько я понимаю. А сейчас?

– Ну слушайте, она была оппозиционной главным образом из-за музыки, из-за лексики, жанрово оппозиционной, так сказать. Никакой идеологической крамолы в ней и по тем временам не было, просто уж очень пакостные были времена.

– И его же не выпускали, насколько я знаю? Не давали ходу?

– Да-да, мы там за него посражались… Но слушайте, про «Чакону» правда больше невозможно, я про нее двести интервью дал. Никакой крамолы не было ни тогда, ни тем более сейчас. А по нынешним временам она даже с музыкальной точки зрения сплошное ретро.

– А не хотели вы ее как-то, как говорят, апгрейдить? Как-то актуализировать?

– Это чтоб у меня, значит, они в храме рэп читали? И чтоб нам потом всем двушечку? Была такая мысль, мы очень веселились всей труппой. Но нет, знаете, ничего уже с ней делать не надо. Она такая, как есть. Как шуба норковая из сундука – на века. Фасончик уже не тот, конечно, но молью не поедена и тепло держит хорошо. А может, потом и вообще в моду войдет. Серьезно: если есть чего нового сказать – надо говорить. Надо новые спектакли делать. Это большой вопрос ко мне – есть ли мне еще что сказать. Вызовы, как сейчас принято говорить. Я как-то стараюсь на них отвечать – другими спектаклями, другой своей деятельностью. Но уж точно не переделками «Чаконы»… ремейками…

– Про другую деятельность тоже сейчас поговорим, тут тоже инфоповод. Вы только что получили «Золотую маску» за постановку «Белокурого Экберта» – опять же, наши поздравления!

– Спасибо, спасибо!

– Тут вопрос будет банальный: именно Тик? Почему эта тема? И почему такой страшный спектакль?

– Ну а какой он может быть? Вы же помните Тика, у него там все довольно страшно. Почему именно сейчас? Как вам сказать… Бывает план, который вынашиваешь давно, а все как-то руки не доходят. А сейчас просто возраст уже. Просто возраст, знаете ли, ненавязчиво так тебе говорит: вот либо сейчас, либо уже прощай, план… Я не собрался помирать прямо сию минуту, но в некотором возрасте уже откладывать нельзя.

– Но все-таки. (Так, тут надо выкрутиться. Не надо мне, чтоб он уходил в эту тему возраста от прямого ответа.) Наверняка у вас был не один такой план, а реализовывать вы стали именно этот. Давайте я иначе спрошу: у всех ваших спектаклей есть обязательная параллель с насущными злободневными проблемами. Та же «Чакона» была… Ну и дальше – вы острый полемист, вы всегда в диалоге с современностью, хотя ставите всегда, скажу условно, классику. Всегда вы говорите эзоповым языком. Но вот здесь я ничего такого не увидела. Я права?