Раунд. Оптический роман

Тогда я сказала: «Хорошо, мне у него интервью брать – можно я тебя упомяну?» Она очень спокойно ответила: «Не смей». Я бы, конечно, не стала. Я бы и так не стала, но и интервью не состоялось – он все откладывал, потом неделя прошла, он уехал из Израиля, мы переписывались, он говорил, что если вам надо, то и приезжайте в Париж, я даже было собралась, тут он снова отменил – мол, интервьюеры его и так завалили, что едут из Польши, из России, из Германии, дайте время отдохнуть. Мы как-то бессмысленно препирались в переписке, в итоге главный редактор сказал, что тема уже ушла, а командировка выходит дорогая. Так мы и не поговорили. И бабушка никогда к этой истории не возвращалась. Шесть лет прошло. Даже сейчас, когда – ох, когда бы я могла воспользоваться ситуацией и поймать ее на слове, расспросить обо всем… А мы о многом стали трепаться в последнее время, когда я ее навещала, – страшно сказать, но она стала откровеннее, память отказалась от настоящего и недавнего прошлого, но далекое хранила цепко, а при этом к ней вернулась ее кротость… короче, я могла бы ее вернуть к этому моменту, но – черт знает – не получалось, по-прежнему не выговаривалось у меня. Я приезжала в «Ихилов» рано-рано утром, мы гуляли по садику клиники, пока не начиналась жара, потом уходили под кондиционер, я покупала нам мороженое.

– Вот он бы вам лучше меня рассказал, к чему приводит протест…

– Он-то? Он в Сопротивлении был! Он бы мне рассказал про протест!

– Да погодите! Он бы вам рассказал, к чему приводит любая национальная рознь. Он это, знаете, всей жизнью своей, на своей шкуре, так сказать, прочувствовал, это не пустые слова. Это человек имеет право говорить! И вы знаете, большая часть моей жизни прошла в Советском Союзе. Мой дед был убит МГБ, потому что он был евреем. Я тоже имею право говорить. Ничего нет страшнее такой розни, какими бы благородными мотивами она ни была спровоцирована. Это путь прямиком в ад. И если я могу кого-то от этого удержать, я буду это делать.

– Мне очень трудно вам возражать…

– Вот и не надо.

– Не могу не возражать! Я не буду с вами спорить – кто же будет спорить, – конечно, ничего страшнее таких конфликтов нет. Но послушайте. Давайте будем честны. Это не античеченский митинг. Вы же прекрасно понимаете, что это за митинг. Против кого он. Это ужасная подмена понятий…

– Вот не надо мне тут про подмену. Вы меня простите, я не хотел этого аргумента, но придется: вы мало что видите издалека. Я вижу, что вы по-русски и говорите, и читаете, и за прессой следите, но чтобы понимать, что тут творится, надо тут быть внутри. Я понимаю, что у вас Россия – специализация. Учите матчасть, как молодое поколение говорит… уже даже не говорит. Вы знаете, что тут творится с гастарбайтерами? Вы знаете, что у нас было с таджиками? Да господи, что говорить – что у нас в обществе творилось после двух чеченских кампаний, после трагедий этих всех!

– Пожалуйста, пожалуйста, дайте мне сказать!

– Нет уж, милая моя, это вы мне дайте договорить! Вы знаете, какой ценой далась эта ненависть? Вы знаете, сколько жизней? Вы понимаете, что мы сейчас все – мы, интеллигенция! – мы вслух говорим «чеченский след» – и не краснеем! Нормально нам это! «Чеченский след»! Своим ртом мы это говорим – и нигде-то у нас ничего не свербит. Нормально нам это! Ксенофобия – страшная вещь, это яд, разъедающий кровь!.. (Потихоньку завожусь, даю театр, включаю режим вздорного старикана.) Вы мне сейчас будете объяснять, что молодежи надо снова эти идеи внушать? Что их надо на этот митинг пускать? Что вы мне тут предлагаете?

– Я предлагаю вам не заниматься манипуляциями и демагогией. (Ох, трудно. Но нужно. Сколько я могу еще изображать восторженную девочку, поклонницу талантов? Всему есть пределы.) Это не античеченский митинг, и вы это прекрасно знаете. Никто к национальной розни не призывает…

– Это вы озлобленной толпе будете объяснять? Это вы им будете объяснять: вы не против тех вышли, вы против этих? Я на вас посмотрю, они вас же первую порвут на части за ваши, извините, черные кудри, за вашу восточную внешность.

– Да кто меня порвет-то? Протестный электорат? Люди, которые…

– Да какой там, к дьяволу, протестный… Вы их видели? Я их видел. Это звери. А им кость кидают, и вы это поддерживаете.

– Григорий Григорьевич, дайте мне договорить!

– Да что вы мне можете сказать? Это вы живете в Израиле – вы, не я! Вы должны знать, что такое эти конфликты. Но вас то ли история ничему не учит, то ли вам на Россию плевать!

– Слушайте, это уже непристойно!

– Именно! Именно что непристойно!