Раунд. Оптический роман

– С вами разговаривал кто-то из администрации президента? Из вышестоящего начальства?

– Нет. Мы сами просто провели аккуратный разговор. Мы объяснили, что схема перестает быть рабочей: рисков много, результата мало.

– Кому вы объяснили?

– Полпреду в Северо-Кавказском федеральном округе. И вопрос был снят.

– Чем вы дальше занимались?

– Дальше – уже исключительно бизнесом.

– Политическую деятельность вы полностью прервали?

– Ну бывших, вы же понимаете, не бывает… Были какие-то отдельные вопросы… Формально оставался при должности, но уже, скорее, выступал консультантом.

– Во время митинга 14 июня вы что делали?

– Вы про который – про первый или второй?

– Про второй. Про трагедию.

– Во время митинга был на работе. До митинга – консультировал. Но там ситуация вышла из-под нашего контроля. У нас был нормальный план придуман, но кто ж знал, что все так обернется.

– Какой именно план?

– Стандартный, по митингам. Я говорю вам: никто не ждал того, что случилось. Мы думали, выйдет как обычно… Ну, сколько там выходило… ОМОН был проинструктирован, как обычно. Я присутствовал только потому, что это была моя тема. Антикоррупционные митинги и другие – тут меня никогда не звали. А тут нужна была моя экспертиза. Но она оказалась неверной.

– Почему так вышло?

– Мы не ожидали противохода со своей же стороны.

– Что вы имеете в виду?

– Мы не рассчитывали… вернее, мы просили не подключаться никого, мы заранее оговорили, что справимся своими силами. Так бы и было, если бы не непредвиденные обстоятельства.

– Что вы называете непредвиденными обстоятельствами?

– Выход дружинников. Мы боялись этого расклада и заранее убеждали этого не делать. Но в какой-то момент контакт был потерян.

– Что произошло?

– Ну это вы знаете. Давка, Ходынка. Сотни пострадавших. Погибшие.

– Нет, я имею в виду, почему контакт, как вы говорите, был потерян?

– Отчасти потому, что это вообще было невозможно контролировать. Отчасти в этом была моя вина. Аукнулась мне моя старая история. Криво-косо, не напрямую, но аукнулась.

– Какая история?

– А вот вся работа-то моя там. Что-то они знали. Не целиком, не полностью, но что-то знали. Были какие-то переговоры, когда мелькнула фраза: нам ваши гарантии неубедительны. Вы вообще… у нас есть вопросы по части доверия вам. А я был горячий противник их участия. Это я их убеждал, что мы сами разберемся, что это дело московское, наше, что не надо поднимать хай.

– Как же московское, когда митинги были и в других городах?

– Ну, это так себе были митинги. Нет, понятно, что речь шла именно о Москве. И именно в Москве их было много. И они вели с нами переговоры.

– Они – это, еще раз, кто?

– Дружинники. Мы их так называли. Я не знал и не знаю официального названия их. Мы не ждали, что они выйдут, но эта фраза меня зацепила. «Мы будем решать по ходу дела, – они сказали. – Вам доверия нет. У вас проблемы с организацией».

– Что именно все-таки они имели в виду?

– Да вот те самые неудавшиеся переговоры… с той семьей, с которой ничего не вышло.

– Эта семья вас сдала?

– Нет. Не успели – мы их опередили.

– Тогда от кого могла пойти эта информация?

– Не знаю.

– Я все-таки не понимаю. Почему вы не думаете, что к этому мог иметь отношение ваш сын?

– Я бы не стал называть его сыном. Нет. Это был не он.

– Вы до сих пор этого не знаете?

– Нет. Не интересовался.

– Это очень странно. Почему вы так уверены, что это не он? Он слышал ваш разговор. Особенной близости между вами не было.

– Я знаю, что это не он, потому что… Я вам говорю, он переселился к нам. Я раз спросил: «Тебе что здесь надо? Ты почему тут вообще?» Он ответил: «Я здесь прописан, здесь и буду жить. И следить, чтоб ты свою деятельность не возобновил». Я говорю: «Ты очумел совсем? Ты куда лезешь-то?» Я взбесился, но работа-то наша уже прервалась к тому моменту. Так что я не то что реально опасался, меня сама постановка вопроса вывела из себя.

– Вы еще когда-нибудь применяли к нему насилие? Били его?

– Нет.

– Почему вы так уверены, что информация пошла не от него? Он явно был резко против вашей деятельности…

– Он мне сказал, что это не он.

– И вы поверили?

– Да.

– Серьезно?

– Да. И потом… ну, слушайте, эта история тогда не имела никаких последствий. Мы сами решили свернуть лавочку. Если бы что-то просочилось… Но нет, ничего не было, мое имя нигде не мелькало. А уж как там всякое журналье старалось – уж точно бы не пожалели меня. Нет, полная тишина.

– А рэп-расследование?

– Впервые слышу. Какое расследование?

– Рэп-расследование. Был такой рэпер. Blind Bastard…

– А-а-а-а, я понял, о чем вы. Но это было несерьезно. Там не было названо ни одного имени. Я даже не понял сначала, о чем вы. Какое там расследование – детские игрушки в интернете. Потом это убрали сразу же, сколько оно висело-то: день, два?

– Там была описана схема.

– Я уверяю вас, никто этого всерьез не мог воспринять. Это художественное произведение. Мое имя там не фигурировало. Это могло быть… ну, так, мелким раздражителем… Привлечение лишнего внимания… Мелкая пакость такая. Я вам говорил, как относился к этим инициативам журналистов и прочих активистов так называемых.