Раунд. Оптический роман

За пару месяцев до операции начался наш роман. Некстати, да? Он очень тяжело это все переживал, не хотел меня видеть. А чем он больше отстранялся, чем больше хамил и бесился, тем я лучше понимал, что никуда нам уже друг от друга не деться. Странная была такая железная уверенность. У него своя жизнь, у меня своя, разные страны, и вроде бы мы оба, по идее, гетеросексуальны, про меня еще поди пойми, но он-то точно, и девушка у него есть, да и не одна, тот еще ходок был, и делами мы заняты разными, и вообще – ну что нам друг друга держать? Но мы не могли разорваться никак. Тело помимо головы, помимо логики, здравого смысла, планов, морали, привычек. Я стал ездить в Москву, он стал приезжать ко мне. И вот когда я оказался в Москве, я решил ради интереса тогда уж и повидать родителей.

Я знала, подозревала, что отец может заниматься какой-то не слишком человеческой деятельностью, я даже как-то несколько раз заводила об этом разговор, а он никогда его не поддерживал, а я – ну вытесняла, видимо. Потом мне стало совсем не до того: карьера, потом встреча с Димой, потом операция.

Родители далеко не сразу пошли на этот контакт. Я ничего, кроме ужаса и отвращения, у них не вызывал. Но потом мы все-таки встретились. И я даже стал у них останавливаться, когда приезжал в Москву. А дальше было чистое кино: я подслушал отцовский разговор с коллегой. Я даже не думал скрываться, я встал из-за дивана, сказал: «Отец, Тимур, я здесь, я все слышал. Я не могу с этим смириться, вы должны это прекратить немедленно».

Они ошалели сначала. Потом Тимур сказал: «Ах вот оно что. Умирающая дочь Саша. Тяжелая онкология… Ну ясно все. Ладно, Сергей, разбирайся с этим сам. С сынком со своим». Отец… я его подставил, конечно. Но мне как-то было не до того, чтобы разбираться, как сейчас себя правильнее повести. Отец его избил… начал избивать, он всегда был очень спортивный, у них там было принято… единоборства… модная фишка такая… а Тимур не ожидал. Я кинулся их разнимать, отец как-то, не глядя, мне тоже вмазал куда-то… очень больно и, главное, куда-то по почке попал, я потом долго еще мучился… я ж все-таки после операции был и не вполне здоров… Дальше он меня куда-то отшвырнул к стене, я потерял сознание. Очнулся – мать рядом, говорит: «Что ты наделал?» И я понимаю, что она ничего совсем не знает. Совсем. Я кое-как встал, написал Димке. Почему-то у меня была идиотская идея, что говорить надо за городом. У меня голова после всего этого так себе соображала, конечно. И сотрясение наверняка было. Я до невропатолога не дошел, дошел только до уролога, он был в ужасе. Вы, говорит, с ума сошли, куда вы влезли? Вам в вашем состоянии только битья по почкам не хватало. Вы ненормальный? Вы зачем, говорит, пол меняли – чтобы тут же влезть в махач? Вам этого не хватало?

– Вы рассказывали, что приготовили специальную среду из сверхохлажденных паров рубидия. А затем с помощью контрольного лазера сделали ее электромагнитно проводимой. На нее и был направлен импульс света. Когда он достиг среды, вы отключили контрольный лазер. Импульс замедлился до нуля, фотонов не стало, но информация сохранилась внутри возбужденной среды. А потом оказалось, что, если опять включить контрольный лазер, тот же импульс продолжит свое движение с прежней скоростью. Правильно ли я понимаю, что вы уже в тот момент осознали, что это принципиально новые возможности хранения и обработки информации?

И мы поехали с Димкой за город. Там он меня впервые после операции поцеловал. И там я ему все и рассказал. Он очень ожидаемо отреагировал. Мол, чего ты от меня хочешь? Я тут при чем? Вообще оставь меня в покое. Про покой нам уже обоим было ясно, что ни я его не оставлю, ни он меня. А вот что с этой историей делать… вот это было уже не так понятно. Я сказал: «Я хочу, чтобы это прекратилось. Вот одна моя цель». Димка говорит: «То есть ты хочешь сдать родного отца. Ты Павлик Морозов. Иди давай к журналистам, в “Новую”, на “Дождь” – они тебе там рады будут». Я понимал: нет, на это я пойти не могу.

А у меня боли, и паршиво мне чудовищно, и из-за отца я в тоске, и через всю эту мерзость такое счастье прорезается… а все-таки ты со мной, мой хороший. Все-таки ты со мной. Что бы ты там ни говорил. Куда бы ты там ни сбегал.

Я говорю: «Хорошо. Я не Павлик Морозов. Я не буду его сдавать. И Тимура не буду сдавать. Давай просто расскажем про схему. Не называя имен. И они просто прикроют лавочку. Просто испугаются и прикроют. Мы их просто спасем таким образом. Мы же их и спасем. Я отцу все честно скажу. Пусть делает что хочет, пусть убивает. Но это надо прекратить. Они и людей угробят еще какое-то количество, и сами сядут».

А Димка: «Ты отлично устроился. Ты мне всю фактуру сдал, а я с этим разбирайся».

Это было дико больно и обидно. Я сказал едко: «О да. Я действительно отлично устроился».