Раунд. Оптический роман

Плохо было, когда он старался со мной затрахать все воспоминания о Саше. Замещение – это, знаешь… больнее удара нет. А потом, когда Сашка уже был с нами… это уже было другое. Я не сразу это поняла, но потом поняла. Когда щи. С кем-то – спор, бешенство, драйв, страсть, азарт. Язык тела. Химия. Безумие вот это все. А с кем-то – щи и норма. И Сашка мне всегда это объяснял. Он сам норму примерно в рот… в гробу видал, но право на нее признавал. Я и была правом на норму. А Сашка никогда монополистом не был. Ему это легко давалось. А компромисс – он в том, чтоб с собой помилосерднее. Димка мне потом сказал: «Нинка, не дури, конечно, я тебя очень люблю». Это того стоило.

Тами: После всего, что он сделал… вытаскивать его… После всей этой безответственности…

Нина: Ты сама сказала ему, что нет в мире виноватых!

Тами: Я сказала и жалею! Что ты прицепилась к этой фразе! Я хоронила Арика в этот день!

Нина: Бывают, значит, и у вас моменты слабости.

Тами молчит. Ковш от экскватора. Через пару недель после похорон Арика возникло это ощущение – не грустно, не плохо, а вроде залезли внутрь и черпнули ковшом экскаватора. По всему Тель-Авиву, как всегда, шла бесконечная стройка, и вот эти ковши на каждом шагу. Если без метафор – это просто тяжелая усталость без причин. Но без метафор не выходит, метафора – галлюцинация. Как будто это она с ними бесконечно курила, а она же вообще никогда. Сколько лет прошло – ковш все с ней, зримый, ощутимый внутри. Черпает аккуратно, зубцами внутренности не ранит. Просто вынимает половину, две трети. Семь восьмых.

«Он тебе сказал, а ты и поверила, дурочка. Думала, он устанет от Саши? А тут ты как раз под боком? С милосердным супом? Сколько раз-то он тебе это сказал? Один? А ты купилась? На что ты подписалась? Знаешь, сколько раз Арик мне говорил… Знаешь, как он про тебя говорил? Знаешь, как он тебя жалел, как переживал, как говорил: не вылезет, не вылезет, совсем с головой утонула, дуреха… Ты думаешь, вы близки были? Ну ладно, близки, но он же тебя просто опекал все это время, просто ответственность его, просто он боялся, что ты без него совсем…»

Ничего этого Тами не произносит. Щадит, что ли?

Я возвращаюсь с пластиковым стаканчиком.

Говорю: Курить можно, оказывается, но пепельниц нет. Вот сюда можно пепел… А, вы уже… Так, давайте вернемся к студентам. Нина, если ты против кафедрального метода, то какие у тебя претензии к нынешнему мероприятию? Я целенаправленно спрашиваю, без наездов и конфликтов, просто с прицелом на будущее.

Нина: Да нет… все вы правильно сделали… Может, чуть-чуть стоило бы их изначально подготовить, не знаю… Но вообще нет, нам просто всем нужно как-то быть попроще… Без снобства…

Я: Тами, если мы признаем, что кафедральный метод действительно себя не оправдал и уже не работает, то какой канал донесения навыков тебе кажется верным?

Тами молчит. Нина осторожно улыбается: победила, переубедила. Кажется. Тами молчит. Которая-то по счету сигарета догорает до фильтра. Арик тоже был кудрявый. И сейчас бы тоже был седой, хотя это трудно себе представить. Так она и не увидела его не юного. На этих вот ругалась за инфантилизм, а ведь никого юнее тебя на свете не было, Ар. Как они мне надоели все, ломаные-переломаные, достоевские, вывернутые наизнанку, живые. За окном непонятно что. Мы сидим посреди огромного университетского центра, в стеклянной коробке в самой его середине. Кондиционер. Убитое ощущение сезона – то ли удущающая жара на улице, то ли ноябрьская хмарь. Окна закрыты жалюзи, но если их поднять, увидишь не улицу, а начинку здания: лестницы, галереи, лифты, открытые комнаты и залы, все носятся, парочки валяются на диванах, кто-то играет на гармошке – вневременная картинка универсального студенчества.

Ладно. Давайте я оставлю вас в покое.

14. Нанофотоника Александр Лучников

The kind of day when music means Chopin.

– Александр, ну первым делом мы вас от лица всей нашей редакции горячо поздравляем с Нобелевской премией. Это не первый случай, когда наши соотечественники получают Нобеля, и по физике в том числе, но каждый раз это все равно великая радость и победа.

– Ну вы уж так-то не переживайте.

– Я не переживаю, я рад.

– Ну и прекрасно.

– Скажите, пожалуйста, это было для вас неожиданностью?

– Ну знаете!

– Нет, я понимаю, некорректно сформулированный вопрос. Конечно, с какого-то момента вы знали. Я, скорее, о другом: как и когда вы осознали, что ваша работа может претендовать на Нобелевскую премию? Я именно о ваших ощущениях сейчас спрашиваю.

– Как вы понимаете, наука – это долгострой, она плоды приносит через десятилетия.

– Так вот я же об этом и говорю. Вы довольно давно создали программируемый 51-кубитный квантовый компьютер, и на тот момент это была самая сложная подобная система из существующих. Вы тогда, тринадцать лет назад, осознавали, что совершаете прорыв, на основе которого будет построена новая электроника?

– Это все тоже не вполне корректные формулировки…