Равенсбрюк. Жизнь вопреки

Р. Он бухгалтером был последнее время, а так был преподавателем немецкого языка. А я любила немецкий язык до такой степени, что, как всегда, уже будучи студентом после войны, в группе говорили: «Волошина сейчас скажет – повторите, пожалуйста, это так красиво звучит». Действительно, я любила язык. И мама знала язык. Возможно, вы знаете, вот я по-еврейски никогда слова не произнесла в жизни, но понимать, я дословно все могу перевести, что бы это ни было, кто бы это ни разговаривал, я дословно все могу перевести. Но вообще-то я вам должна сказать: идиш и немецкий язык – это вообще-то считается древненемецкий язык. Вот возьмите когда меня только перевели, то есть привезли в Германию. Нас, как я вам рассказывала, была Мария Николаевна Матекина и Лиля, и нас детей брали иногда на кухню чистить картофель. И вот однажды, я же говорю, я никогда слова не произнесла, но как-то однажды, сидя на кухне, чистили мы картофель, подошла надзиратель, а я ее спрашиваю: «Куда я должна это ведро поставить?» Я сказала все правильно, но ведро я произнесла вместо одной буквы. На идиш это «Эймер», на немецком «Аймер». И она сразу остановилась и говорит: «А кто тебя этому научил?» Я говорю: «По-моему даже надзирательница научила меня». Я сразу как-то отреагировала на это. Вот насколько схожи все же, возможно, и немецкий поэтому дается так легко. Я и сейчас читаю и пишу достаточно прилично.

И. Людмила Александровна, и все же мы возвращаемся к тому вопросу, когда вы немца впервые увидели.

Р. Да, и вот мама, значит, понесла приемник, а приемник тяжелый все-таки. Немец все-таки ей говорит, несмотря на повязку: «Вам тяжело. Давайте я понесу». Я же говорю, нельзя нацию рассматривать, народ вообще нельзя рассматривать.

И. И так они появились в городе. Какие изменения произошли?

Р. Зашли, допустим, к нам, в эту землянку. Открыли шкаф, был такой обычный шкаф, в нем лежали медицинские учебники, и в то же время, видимо, тогда домой разрешалось брать, допустим, череп, для того чтобы было удобнее изучить. И вот таких вот разных вещей было в этом шкафу. Ну, вот они и заинтересовались, что это такое. Объяснили им, что трое детей, которые закончили мединститут, но война началась, и все это осталось. Так что в первое время, ничего опасного для себя. То есть я вам должна сказать, что все-таки как-то интеллигенция она как-то вызывала уважение. Собственно, я бы не могла так часто сталкиваться, вы знаете даже иногда на работе, например, работая тридцать два года, никто не знал, кто я по национальности вообще. И когда увидели как-то меня по телевизору, они часто приглашают, просто рассказать. «Как же столько лет работая, вы нам ничего не рассказывали?» Так тоже бывает. Сейчас оно все время всплывает и всплывает.

И. Прошлое?

Р. Прошлое. Ну, человек в этом возрасте, будущее в чем? Родилась правнучка, я буквально танцевала (смеется) и пела, пела даже на французском. Это вот только будущее и счастье – это дети своих детей. Внук защищал кандидатскую, у него оппонент был замминистра МИД. Как он выразился: «Это наша утренняя звезда». Было очень, конечно, отрадно слышать. А жена его, Машенька, она говорила, когда они в Корее все были:

«Самый образованный в нашем посольстве – это Илья». А у самой, конечно, почему человек в этом возрасте живет прошлым, потому что фактически своего личного будущего уже нет. Но это личное тоже, это все свое.

И. Людмила Александровна, мы все-таки будем возвращаться назад немножко.

Р. Да, вопросы, конечно, пожалуйста, потому что я могу и перескакивать. Вот это я храню. Это удостоверение за подписью генерала Никитина, мое командировочное предписание. Вот это фотографии две, это примерно… уже, видите, и волосики у нас отросли за это время, это вот две девочки из Запорожья были, а это уже два года спустя. Вот это и это, а это я, а это уже два года спустя.

И. Красиво.

Р. Вот это к шестидесятилетию в концлагере Заксенхаузен. Там дочь Рокоссовского. Вы с ней не знакомы?

И. Нет, мы лично не знакомы.

Р. Это вот наши женщины из Равенсбрюка. А вот это стена, о которой я говорю. Она сейчас разделена на…

И. Национальности.

Р. Нет, страны. К шестидесятилетию шли вот с такими транспарантами.

И. Это украинки здесь.

Р. Да, это вот на шестидесятилетие я пригласила Драбкина Якова Самойловича из Академии наук[750].

И. С Драбкиным вы лично знакомы?

Р. Да, его выступление, он же был освободителем.

И. Да, я знаю, что он был освободителем. И вы с ним при освобождении, когда вы с ним познакомились?

Р. Нет, конечно. Нет, я его здесь, мне нужно найти было освободителя. Вот это его выступление на шестидесятилетии.

И. То есть вы с ним уже здесь, в Москве, познакомились? И через сколько это лет?

Р. К шестидесятилетию я его пригласила и, несмотря на возраст, он все же согласился поехать. Вот есть десять портретов из разных стран на территории музея Равенсбрюк, и вот моя фотография там, представляющая Россию. То есть одна фотография от каждой страны. Но они почему-то мою выбрали. А это наши женщины из России. Огромная фотография.