Равноденствие

Хотя возможно мучилась лишь я. Странный рыжий мужичок, так и не рискнувший ни с кем заговорить, представленный Ионой как просто помощник, маленькая чёрная коза, не отходившая от него ни на шаг (с вечера они хвостом вились вокруг матушки, невесть на что уговаривая) свернулись рядышком, спрятав носы и проигнорировав предложенное одеяло; Брианна, нет-нет, а проверяющая, на месте ли Белен, не сбежал ли, не обидел ли его кто, дёргалась сквозь кошмар, словно тянула на себе непосильную ношу. Сама лесная жрица потушила свечу, едва закончилась напряжённая беседа и, видимо, тоже отдыхала.

А я мучилась, ворочалась и никак не могла успокоиться. Тянуло бежать непонятно куда, что-то делать, спасать или спасаться, умчаться как можно дальше от этих странных, незнакомых, пугающих людей и их планов на меня.

Я поднялась и, осторожно обойдя кулёк одеяла, вероятно, спрятавший в недрах брата, двинулась к поляне. Там не перечёркивали верёвками небо витки хмеля, не смотрел укоризненным глазом-окошком дом старой ведьмы, которую я собиралась оставить без помощи, не лежали под боком люди, которым я ничего не обещала, но всё равно намеревалась предать.

Куль тряпок оказался лишь видимостью: Белен не спал. Облюбовал то же местечко, полулежал у самого края поляны, опёршись о гладкий дубовый ствол, и не отводил глаз от изрубленного лунного диска. Серебристый свет отражался в его зрачках, плескался, лил через край, укрывал холодным светом, будто хотел утешить, но не находил в себе достаточно тепла.

– Скажешь, что это твоя поляна, и прогонишь? – не поворачиваясь, поинтересовался брат.

Я присела с другого края, поджав ноги. Почему-то казалось невероятно важным не коснуться серебряного светлого пятна, падающего на землю.

– Здесь достаточно места.

– Ты следила за мной?

Я возмущённо отпрянула:

– Думала, вы все спите давно! Вот ещё…

– Ну да, оправдывайся теперь, – усмехнулся мужчина, не отводя сосредоточенного взгляда от волшебного светила. – Не спится что-то. И тебе, видимо?

Я не ответила. И так ясно, что не джигу пришла танцевать. Но Белен и не ждал.

– Мне не нравится это, – честно сказал он. – Не нравится Иона, этот лес и Источник, к которому нам нужно идти.

– Не ходи, – легко согласилась я. Мне, может, тоже твоя Брианна не нравится. Я же не лезу.

Брат с трудом оторвался от луны и перевёл полный серебристого света взгляд на меня:

– А почему?

– Что?

– Почему тебе не нравится Брианна?

Этот свет завораживал, тянул, обещал избавить от духоты и умыть свежей прохладой. Я приложила немалые усилия, чтобы отвлечься, уставилась на муравейник, рядом с которым угораздило присесть, из вредности колупнула, с досадой и виной наблюдая, как едва уснувшие труженики срываются с крохотного песочного склона, кажущегося им невероятно огромным, и скользят, падают. Вниз, вниз, вниз… Теряют то единственное, за что могли уцепиться, что считали незыблемым и самым крепким на свете.

– Просто ей не нравлюсь я.

Белен засмеялся. Беззаботно и легко, как мог только в детстве. Как мог только он:

– Это потому что она не считает тебя спасительницей всех ведьм и не преклоняется перед магией всесильного Равноденствия? Бри достаточно… своевольная девушка. И не любит правил, установленных кем-то другим.

– И конкуренции, видимо, тоже не любит, – мрачно исподлобья зыркнула я.

– Прости?

– Нет, ничего. Ночь сегодня душная.

– А по-моему, чудесная, – Белен встал, потянувшись до хруста костей, подставляя лицо прохладному бледному свету, зажмурился, как кот, ожидающий ласки. – Ты помнишь, как нас в детстве учили танцам?

Я помнила. Каждое мгновение, каждый шаг, лежащую на поясе и нелепо соскальзывающую, как я полагала, случайно, руку, напряжённо нахмуренный лоб и озабоченно считающего Белена: раз-два, поворот; три-четыре, нырок…

Помнила собственные алеющие смущением щёки и тонкие пальцы, так правильно, так спокойно лежащие в его ладони.

– Нет, – соврала я, сглотнув слюну.

– Неправда, – Белен пересёк лунный круг и склонился, предлагая опереться на локоть. – Это было не так давно, чтобы ты не вспомнила ни одного. Подаришь мне танец?

Я не хотела. Почти точно не хотела. Это всё проклятая луна, обжигающий прохладой свет и его глаза: обездвиживающие, искрящиеся серебром, обволакивающие какой-то непонятной, чужой, незнакомой, но такой нужной магией.

– Нет, – отказала я, когда моя ладонь уже легла в его, испещрённую шрамами и ожогами, которые я так хотела, но не могла вылечить.

Он дёрнул и поймал меня в объятия:

– Поздно, – прошептал, роняя на сгиб локтя и подставляя чарующему серебру.

Ноги скользили, взлетали, парили, жили своей, неподвластной мне жизнью, приминали расплакавшуюся росой траву. Глаза, губы, сплетающиеся пальцы: огонь и лёд, что жить не могут друг без друга, но не способны слиться, соединиться в единое целое, не причинив друг другу боли, не уничтожив, не погасив или растопив, не лишив всего живого, что есть внутри хотя бы одного из нас. Проклятая луна побеждала, холодным светом обнимая плечи, перебирая волосы, забираясь под одежду и в самую душу; жар гас, уступая первенство.

Шаг – поворот.

Шаг, шаг – рывок.