Равноденствие

Две половинки разделённого целого, два кусочка, стремящихся собраться воедино и притянуть за собой разрывающийся в ненависти мир, раз за разом в разных телах, в разных странах и временах, в разных судьбах. Сумеют ли хоть раз обрести счастье для счастья созданные? Никто не знает, никому не дано. Лишь одно держит их, заставляет рождаться снова и снова, каждый раз начиная путь сначала – надежда. Та самая крохотная Искра, тот отблеск Изначальной Силы, погасить который не может ничто.

Свет лился отовсюду, казалось, пробивался из-под стоп, обнимал, гладил по спинам, будто подталкивая нас друг к другу, заставляя вжаться, слиться, срастись в чувстве, для которого создавались.

– Мы действительно родились здесь?

Я несмело, боком, подошла к тому самому дереву, осторожно, чтобы не отломить, раскрыла створки кокона.

Белен стал рядом и куда менее трепетно, с нажимом провёл пальцем по тонкому подсохшему шву в глубине колыбельки, в точности повторяющему форму шрама, что я носила всю жизнь. Мужчина провёл второй ладонью по моей спине, отмечая старую рану, что ознаменовала начало жизни и её же конец.

Я сжалась, пытаясь избежать пугающей ласки, но не ушла, не отстранилась.

– У тебя такой же, – произнесла вслух то, что и так оба понимали. Лишь бы не молчать. Лишь бы не выть от горя и неясной потери.

– Кажется, история про нерадивую няньку – редкостное враньё, – усмехнулся он.

– Кажется, большая часть нашей жизни – враньё.

Хотелось не то забраться туда, откуда выгнала меня невидимая жестокая сила, не думать ни о чём, спрятаться от мира, оказавшегося слишком сложным, не то бежать как можно дальше, не верить, выбросить из головы и забыть как страшный сон всё, увиденное в этот день.

Его рука скользнула ниже, дыхание стало слишком близким, слишком тяжёлым.

– Это страшно, верно? – прошептал он мне на ухо. Я кивнула, так и не сумев произнести вслух ни звука, а он обхватил меня второй рукой и выдохнул прямо под кожу: – Но так заманчиво…

Горло перехватило, пальцы захолодели, а щёки обожгло жаром. Огонь и лёд сплелись в невозможном, нереальном танце, грозили уничтожить друг друга, без следа раствориться, исчезнуть, поддавшись страсти, которой нельзя было поддаваться, и которая стала самым правильным и желанным на свете. Если я поддамся, если позволю Силе решать, разве останусь собой? Мы просто сожжём, уничтожим друг друга, растворимся в чувстве, власть которого сильнее каждого из нас. Поддадимся – и навсегда потеряем имена, судьбы, самих себя. Останется лишь воля Великой Богини. Умрут Вирке и Белен. Такие разные, такие неправильные, но такие живые. Пока что.

Я заставила себя вырваться из сводящих с ума объятий.

– Белен, мы здесь не для этого. Ты дал слово.

Помрачнело. Туча накрыла небо или рассеялось наваждение, затмевающее разум?

Белен покорно отступил назад, стиснув зубы:

– Ты послана небом, чтобы изводить меня!

Иногда мне казалось, что это действительно так. Но сказать это, извиниться, хотя бы взглянуть ему в глаза я не успела.

– Ай! – я отдёрнула руку от дерева и уставилась на выступившую у запястья алую каплю. – Оно цапнуло меня!

Тени прошлого языками тумана выглядывали из-за молодой поросли, прятались в морщинах коры стариков-исполинов, скользили над землёй. Невесомые прозрачные нимфы укутывались в клочья ветра, склоняли головы, не поклоняясь, но торжественно приветствуя место, пронизанное Силой, вздымали руки к небу и тянули к земле, силясь соединить разделённое, собрать воедино разорванное, стать нитью, связующей Мать и Отца, Землю и Небо, Богиню и Бога. Силясь, объединяясь, делясь каждая всем, что дорого, сплетаясь в хороводе танца с сёстрами, возжигая факелы предрассветной надежды.

Ведьмы, которых давно нет в живых, принимали и дарили жизнь, призывали её в мир и готовились, не жалея, отдать всё до крохи, лишь бы хоть мало отплатить любовью за любовь той, что выскребла из сердца остатки чувств, дабы одарить ими нас.

Хоровод огибал озеро, девы касались воды босыми ступнями, не тревожа гладь, не приминали травы призрачными бледными ногами, не разбрызгивали, как бывало когда-то, тепло вместе с искрами огней, но сквозь годы, столетия танцевали, пели неслышную хвалебную песню Матери и кружили, кружили, кружили!..

Сердце трепетало в груди, колотилось, как цепной пёс, просясь присоединиться к ритуалу, билось, зазывая застывшую истуканом хозяйку. А я и вдохнуть боялась, чтобы не развеять, не спугнуть прекрасное видение.