Равноденствия. Новая мистическая волна

Ты стоишь в толпе любопытствующих грешников и смотришь, как горят твои книги. Где-то наверху, в мире живых, усердствуют колокола. Там празднуют Пасху. В прошлой своей жизни ты говорила, что церковные колокола — совершеннейшие инструменты, способные извлекать из собственной тяжести самую невесомую музыку. Жаль, что здесь тебе не удавалось наслаждаться её волнообразной чистотой. Ты лишь слышала какие-то дальние перезвоны, но их перекрывали беспорядочные удары сердца. Оно торопилось справить помин: по бессонным ночам, по выдуманным событиям минувшей судьбы, по всем сумасшедшим идеям, принимавшим порой слишком мрачные формы…

Ты когда-нибудь задумывалась над тем, что творится в сердце поэта? Каково ему, маленькому мешочку, напоминающему шёлковый сапожок для рождественских подарков, вмещать в себя рифмованные страхи: игрушечных монстриков, пластилиновых уродцев, заводных красавиц, жужжащих о несчастной любви, железных солдатиков, убивающих друг друга, деревянных монархов, приученных скорее казнить, чем миловать? Всякий раз, когда ты торжествовала, закончив очередной сонет, сердце захлебывалось в крови, сочащейся из ран Распятого на твоём нательном крестике. Ты привыкла носить его на себе. А надо было — в себе.

…Бумага горит быстро. «Как хорошо, что бумага так быстро горит!» — думаешь ты, глядя на языки пламени, лакающие типографскую краску для поисков Истины. Сейчас уже ясно: то, что все пытаются найти, озираясь по сторонам предельности, находится не снаружи человеческого космоса, а внутри. Сейчас-то ты догадалась! А прежде? Прежде, охваченная лихорадкой трагического воображения, ты не слушала никого, кроме упаднического второго «Я». И только изредка персонажам, рождённым с твоего на то ведома, удавалось докричаться до хозяйского разумения. Помнится, в одной из твоих историй умирающий звездочёт говорил своим сыновьям: «Всю жизнь я смотрел в телескопы, чтобы увидеть лишь маленькие фрагменты мозаики, которую назвали Вселенной. Я ликовал, обнаруживая на небе новую планету, или метеоритный дождь, или затмение. Но всё это — мелкие отражения, миражи. И только сейчас, когда закрываю глаза, я открываю настоящую Вселенную. Всю. Целиком. Я открываю её в себе… Одним-единственным словом…»

Что ты киваешь? Хочешь сказать, будто всё поняла? И при этом тебе не жаль догорающих книг? Ни одной? И даже самой последней? Нет! Ты всё-таки не поняла! Здесь — ад. Он построен тобой, твоим мрачным талантом. И мелкие бесы вчерашних страстей придают огню твою душу. Однажды ты раскрасила её пасхальным яйцом, а теперь стоишь и смотришь, как его пожирает пламя. Сначала белок: детские игры, томик стихов, дневники, переписка… Желток — чуть позже. Люди часто откладывают самое вкусное на потом. Дьявол тоже так делает. Вот и сейчас он приказал оставить самую лучшую повесть для финального фейерверка…

На центральной площади ада жгут книги. Те, что ещё не прочитаны. Ни одному из постоянных обитателей здешних мучений не понять, почему эти будущие тома так дословно скрываются. И от кого? Разве на Земле умеют читать неотпетые души? Разве кто-то способен отправить в печать прозрения уже мёртвых, но ещё не рождённых поэтов?

Ты стоишь в толпе любопытствующих грешников и смотришь, как расправляются с возможным твоим покаянием — желанием вернуть себе веру рождением вверх… Твои мысли о внутреннем бунте, твои упрямые попытки вспомнить хоть одну прижизненную молитву, всегда вызывали недовольство властей. Тебя пытались смирить, урезонить, запугать, убить… Это там, наверху, считают, что мёртвые неуязвимы. Они не знают, что не каждый выход из смерти возводит в жизнь. А если уж жизнь задумана вечной, то у всех, неслучайно прервавших её протяженность, может быть вечной и смерть…

Бумага горит быстро. Ещё немного — и от твоей последней книги не останется даже клочка чистоты. Ещё немного — и всё будет кончено. В этот раз насовсем. Ещё мгновение и…

Какая сила толкнула тебя в это пламя? Какая возможная боль заглушила твой полыхающий крик? Никто ничего не успел предпринять: так неожиданно ты очутилась в красных застенках костра… Тебе захотелось хоть что-то спасти… И пусть уцелеет одно только СЛОВО… Одна твоя участь… «ЛЮБОВЬ»!

Оргазм

Я лёг на тебя, чтобы узнать своё сердце… Сжать его… Выжать самый предельный ритм… И попробовать выжить. Пережить остановку всего: дыхания, движения, возраста, времени, смысла…

Я лёг на тебя всем сердцем, чтобы его одержимость остановила твою… Но, если бы я знал, что это умышленное затмение продлится целую Вечность, я не стал бы испуганно мелочиться, а сразу прикончил её. Вот уж не думаю, что после расправы над Вечностью тебе захотелось бы света. Включать его, подключать меня к интерьеру, вписывать в пробелы безвольную плоть, исписав все бёдра сонетами Лауры на смерть Петрарки…