Раз в год в Скиролавках (Том 2)

Она вышла на станции в своем поселке, запомнив, однако, вагон, в котором ехала. По дороге к дому голова у нее кружилась, и, даже не поужинав, она сразу пошла в постель, такая была сонная. В следующий раз она снова села в тот самый вагон и в то самое купе, протиснулась между коленями спящих на скамейках людей. Несмотря на холод на улице, она надела штанишки потоньше. Чужая, а вообще-то уже знакомая мужская рука поняла этот жест и осмелела. Пальцы скользнули в штанину. Этот человек уже не вез с собой сушеных слив, но она все чувствовала этот запах и переживала несказанное удовольствие. Да, никогда она не переживала ничего, настолько сладкого и упоительного, ни до того, ни после, даже когда уже стала женщиной. Сколько раз она познала тогда это великое наслаждение, эти ласки, такие сильные, что она теряла сознание, стоя на трясущихся ногах в раскачивающемся вагоне пригородного поезда? Может, десять, может, пятнадцать длинных мгновений. Да, это продолжалось, кажется, до Рождества. Потом везде вкрутили новые лампочки. И в том купе, где она находила таинственное наслаждение, теперь горел яркий свет, и с тех пор она ездила в коридоре, даже не смея посмотреть, как выглядит человек, который трогал ее в темноте.

Это грустно, но никогда она уже не встречала этой руки, хотя на следующий год снова в купе были разбиты лампочки, а темнота скрывала обещание наслаждения. Ни из одного купе не долетал до нее и запах сушеных слив. Но где бы и когда бы она его ни чувствовала - в магазине или в чьей-то квартире, - всегда ее охватывало возбуждение и желание пережить наслаждение. Этот запах рождал в ней страдание - она сама его, впрочем, вызывала, утаскивая у матери несколько сушеных слив и, как что-то грешное, пряча их в ящике ночного столика. Каждый вечер, когда гасили свет, она выдвигала этот ящик и вдыхала их аромат, прикасаясь пальцами к своим органам и воображая себе, что это делает тот, из темного купе. Она научилась достигать наслаждения, похожего на то, но уже не такого сильного, не такого упоительного. Впрочем, может, это наслаждение было еще большим, но ему недоставало таинственности и свежести первого открытия.

Невинность она потеряла с одноклассником за два дня до Рождества, в пустой квартире его родителей. На столе в кухне там стояла тарелка с сушеными сливами, приготовленными для рождественского компота. С тех дней она любила сумрак, езду в переполненных трамваях и автобусах. Она обожала случайные прикосновения мужских рук к ягодицам, бедрам, груди, любила, когда на нее вдруг наваливались тела при торможении или на поворотах. Непомуцен предложил ей и Эльвире покататься по озеру. Ночью они втроем лежали в тесной кабине яхты, он посередине, они по бокам. Яхта покачивалась на волнах, и в этом было что-то от мчащегося поезда. Кроме этого, царил мрак, и она чувствовала блуждающую по своему телу руку мужчины. Из-за присутствия Эльвиры они не могли позволить себе ничего большего, он только прикасался к ней и ласкал в темноте. Может, именно поэтому она полюбила его и стала его женой. Может быть, поэтому в запахе его пота было для нее что-то от аромата сушеных слив. От Непомуцена она хотела, чтобы он брал ее в темноте, а перед этим долго в сумраке прикасался к ее нагому телу. Доктор тоже когда-то в темноте дотронулся до ее груди - случайно или намеренно. Но с тех пор она любима его насыщенное никотином дыхание и очень сильно хотела знать, каким образом он унижает женщину, прежде чем в нее войдет. Наверное, он это делал во мраке, в густой тьме. Да, позже он прикасался к ее груди даже днем, в своем кабинете, когда она заходила к нему посплетничать или немножко поболтать. Она любила и эти прикосновения, так же, как запах его волос, пропитанных ароматом сигаретного дыма. Но чаще и полнее ее ночные грезы заполняла картина, которую кто-то ей случайно подсунул - может, доктор, может, Непомуцен, может быть, Рената Туронь. О той темной ночи, когда вся деревня идет на мельницу, и там, на сене Шульца, в темноте, в шуме учащенного дыхания, люди взаимно утоляют голод своей любви. Они все знакомы, но темнота делает их незнакомыми, отгораживает друг от друга и одновременно позволяет сближаться. Она была уверена, что среди множества мужчин она различила бы своими ноздрями тело доктора и его дыхание, а он - может, даже и не зная, с кем он это делает, - унизил бы ее без стыда.