Разбег

Поясняют: если я выберу "виску" — могу прекратить её в любой момент. Но тогда все равно придётся есть дерьмо, даже если я не довишу до установленного срока несколько минут.

Ещё раз чёрт.

Называю "виску". Своё дерьмо пусть едят сами.

В зале заметно оживление. Опять гуляют по рукам купюры. Снова гудит базар тотализатора; теперь угадывают, сколько продержусь.

Никогда не мечтал стать клоуном в цирке.

Ко мне подходят с верёвкой. Протягиваю руки.

— Не так, дружочек, — радостно сообщает конопатый бандюган, скалясь во всю ширь своей необъятной рожи. — Руки за спину, милок. Вот так-то.

Наверное, я изменился в лице, потому что вокруг довольно зароготали, и опять замелькал хоровод купюр.

— Ну как? Не передумал?

Издевательский хохот давит на уши.

— А говнецо мы тебе спроворим свеженькое, душистое! — кричит кто-то.

Я сжимаю зубы.

И поворачиваюсь спиной.

***

Когда за связанные за спиной руки меня вздёргивают к балке, я ору дико, так, что кажется, сейчас от крика лопнут глаза; я уверен, что плечи уже выскочили из суставов и отрываются, уже почти оторвались от тела. Ноги судорожно дрыгаются в поисках несуществующей опоры.

Снизу мне тоже что-то орут, но я их не слышу, не понимаю, чего от меня хотят.

— Спускать? — добредает наконец до сознания вопрос. — Будешь дерьмо жрать?

Не могу перестать кричать, только трясу головой. Надеюсь, что это похоже на знак отрицания.

Боль невозможная, я и не подозревал, что бывает такая боль.

Я уже согласен жрать дерьмо, но я знаю, я уверен, что нельзя сдаваться сразу. Может быть, меня хватит хотя бы на пару минут. Если руки не оторвутся.

Ещё нельзя, ещё нельзя, ещё нельзя.

Боже, как это долго.

Дыхания не хватает, и я судорожным всхлипом задавливаю крик.

Как я только мог думать, что возможно провисеть так всю ночь?

— Спускать? — снова спрашивают у меня.

Ждут ответа, улыбаются.

Ненавижу, как же я ненавижу эти рожи.

Молча трясу головой. Сам себе не верю — вроде бы, я уже решил, что с меня достаточно. В конце концов, что такого страшного в миске дерьма?

Ладно, ещё немного. Начинаю отсчитывать секунды, где-то на двенадцатой понимаю, что не бывают секунды такими длинными. Целая жизнь вложится в такую секунду. Минута тянется века, нет, — тысячелетия.

Продолжаю считать, непроизвольно ускоряя темп. Губы трясутся.

Похоже, внизу у меня появились болельщики. Краем сознания отмечаю, что деньги снова пошли по рукам.

— Не дёргайся ты, как лягушка! — советуют болельщики. — Расслабься. Просто виси.

Это у них шутки такие?

Пытаюсь следовать совету. Тело перестаёт раскачиваться, становится чуть-чуть легче — и я решаю, что смогу продержаться десять минут, чтобы не показаться совсем уж слабаком.

Тупо отсчитываю время.

Десять минут прошли, и я решаю, что смогу продержаться полчаса.

***

Вишу.

Если бы выбрал дерьмо, то сейчас уже все было бы позади. От меня бы отстали, мог бы просто лечь на пол…

Вишу.

По лицу текут слезы, они скапливаются на подбородке, а потом обрываются каплями на бетонный пол. Я уже не считаю минуты — сбился. Обидно, что слезы текут сами по себе.

— Эй, парень, оно тебе надо? — спрашивают снизу. — Все равно ведь не довисишь. Зачем зря мучиться?

Они совершенно правы. Почему-то мотаю головой.

***

Чувство времени потеряно совершенно. С тех пор, как я перестал считать, прошла вечность. Мне вдруг начинает казаться, что рассвет вот-вот наступит, я жду его с секунды на секунду, нетерпеливо ловлю признаки отступающей тьмы, уже почти вижу, как светлеет за окошками. Страшно боюсь недовисеть несколько минут, сдаться и обнаружить, что победа была так близка.

У стены высокий чернявый парень противно хрустит пакетиком с чипсами. Он так же хрустел, когда я ещё вёл свой бессмысленный счёт. Неужели это тот самый пакетик?

Внезапным откровением наваливается понимание, что ещё только вечер, что прошли минуты, а не часы. Это как удар в лоб, и я бессильно мычу сквозь сжатые зубы и трясу головой, а слезы продолжают течь.

Нельзя думать о рассвете, или я свихнусь. Я не собираюсь висеть всю ночь, я же не идиот. Я провишу ровно столько, чтобы не было стыдно сдаться.

Интересно, сколько это?

Ну, может быть, ещё чуть-чуть.

***

Все, не могу больше. Это выше моих сил, это невыносимо. Чтобы освободить руки, я готов сожрать хоть тонну говна, я готов купаться в нем, плавать и нырять. Только я не стану звать своих мучителей сам. Я дождусь, пока снова спросят. И тогда уже сдамся. Теперь точно.

Жду. Не идут. Да что ж такое?

Больно!!!

Наконец-то, дождался. Привычный уже вопрос:

— Спускать, что ли?

Мотаю головой.

Что я наделал? Кому это надо, зачем?

Какая бессмыслица.

Почему-то не могу окликнуть их, исправить ошибку.

***

Вишу.

В глазах темно, в душе тоже.

Слышу разговор:

— Глянь, Ржавый, а чего он все время головою трясёт? Может, он не в себе уже, а мы тут ждём у моря погоды?

— Это мысль, — соглашается Ржавый. — Могло и замкнуть.

Ржавый — тот самый конопатый бандюган, что связывал мне руки. Он запрокидывает голову и орёт:

— Эй, парень! Ты дай знать-то, тебя снимать или как. Чётко дай знать, слышь, а то мы не разберём. Ты хоть понимаешь, чё я говорю? Кивни, если понимаешь.

Киваю.