Разбег

— Зато ты здорово изменился, — сказала она. — Возмужал и, самое главное, твоя актриса научила тебя говорить комплименты, чего не могла в свое время добиться я. В самом деле, ты стал элегантнее, предупредительней. Словом, то, о чем так пеклась я, сделала за меня другая. У тебя появились манеры ультрасовременного мужчины.

— Чепуха, Лилия Аркадьевна, я дрессировке не поддаюсь — это точно, — с некоторой обидой возразил он. — Если хотите знать, то и наша размолвка с вами произошла именно по той причине, что вы усердно старались сделать из меня современного мужчину.

— Боже, Иргизов, как ты поверхностно судишь обо мне до сих пор, — Лилия Аркадьевна усмехнулась. — А я-то думала, что ты догадываешься о моей любви к Чепурному… Я не могла жить, не думая о нем, он мне очень нравился. Я была рада, когда ты познакомился с Ручьевой! — Лилия Аркадьевна лгала — ей так хотелось насладиться победой, хотя бы ложной, над бывшим своим ухажером. Ей так хотелось возвыситься над той, которая вытеснила ее из сердца Иргизова. Лилия понимала, как фальшивы ее слова, смех и ненужная бравада своим счастьем. Но она делала это против своей воли. И способствовало ей выпитое вино. — Ох, Иргизов, Иргизов, актриса сумела перекроить тебя на свой лад. Впрочем, актрисы все одинаковые: ахи, вздохи и непостоянство. Удивляюсь, почему она не оставила тебя до сих пор?

Иргизова отрезвила эта откровенная насмешка.

— Лилия Аркадьевна, вы, как прежде, слишком строги и несправедливы, — сказал он, хмурясь. — Я согласен с вами: век театральной богемы еще не отжил. Но согласитесь со мной — новый современный, советский театр, уже заявил о себе во всю силу. И атмосфера в нем тоже новая — социалистическая. Нынешние артисты — дети пролетариев. И моя актриса не исключение. Вы же знаете — отец у нее был комбригом, партийцем. Взгляды у нее нашенские.

— Да, наверное, — мгновенно согласилась Лилия Аркадьевна и перестала смеяться. — Я ничего не имею против: любите друг друга… Но зачем ты меня догнал? Ты ведь хотел что-то сказать мне?

— Да ничего такого. Просто, откровенно говоря, я почему-то соскучился по вас. Захотелось поговорить, вспомнить о прошлом.

— Увы, прошлого не вернуть. — Лилия Аркадьевна грустно усмехнулась. — И вообще, мне непонятно, зачем ты вернулся в Ашхабад? Жили мы без тебя тут как-то лучше… Ну, ладно, я пошла, не надо больше провожать меня.

Лилия Аркадьевна торопливо чмокнула в щеку Сережку. Иргизов протянул ей руку, чтобы попрощаться, но она демонстративно передернула плечами. Он с досадой, недоумением и чувством виноватого мальчишки смотрел ей вслед и хмыкал, пока не услышал голос сына:

— Папа, пошли, уже темно!

V

Второго мая за городом, над зеленой предгорной равниной кружили аэропланы и раскрывались белые купола парашютов. Тысячи ашхабадцев, съехавшись на осоавиахимовский аэродром, расположившись прямо на траве, подстелив газеты и прикрываясь от жгучего солнца фуражками и белыми панамами, наблюдали за парашютистами. Здесь же, на обочине дороги стояли фаэтоны, несколько автобусов, паслись выпряженные лошади. Возле фанерного буфета чадили мангалы и пахло шашлыком. Шашлычники, поворачивая шомпола, раздували жар опахалами и кричали на напирающую толпу. Суета, перебранка, смех — сплошной гвалт, как на большом базаре.

Ратх еще вчера, на свадьбе, уговорил Иргизова и Морозова съездить за город — на прыжки. Условились встретиться на площади в два часа дня. В назначенное время Ратх с Юрой подъехали на осоавиахимовском автобусе к площади, где их поджидали Морозов и Иргизов с Сережкой, и вскоре были на аэродроме. Ратх провел сына и друзей к скамейкам, на которых сидели представители городской общественности, комсомола и свои — осоавиахимовцы. Два милиционера в снежно-белых гимнастерках, шлемах и перчатках прохаживались вдоль зоны, отделяющей зрителей от взлетно-посадочной полосы. Чуть дальше, за столиком сидел хронометражист и около него стояли авиаторы. Вся эта панорама сидящих на траве и нескольких скамейках людей, долгие приготовления к взлету и одиночные прыжки парашютистов не очень-то восхитила Морозова. Истинный лошадник, кавалерист, он вообще скептически смотрел на технику, а если заходила речь о технике военной, то непременно вступал в спор, защищая красную кавалерию.