Разбег

— Ну-ну, посмотрим на твою гвардию, — заговорил он, усаживаясь на скамью и посмеиваясь, глядя на Ратха. — Что-то невелика, скажем прямо, у тебя воздушная сила. Два аэропланчика и небось с десяток парашютистов. А если враг нападет? Разве сможешь дать ему отпор такими силами. Да никогда, Ратх Каюмович, смею тебя заверить. Помнится, в двадцатом, когда взяли Бухару и кинулись за сбежавшим эмиром, был у нас один аэроплан — «Фарман». Эмир бросился к границе — суток на двое опередил нас. Послали мы летчика вдогонку. Поднялся наш пилот, и вот часа через два возвращается — садится. Спрашиваем о результатах его полета, а он только руками развел. Какие могут быть результаты? Эмир к самой границе уже со своими караванами подходит, а я что? Пролетел над ним, распугал верблюдов и — назад. Могу, говорит, в точности доложить о месте его нахождения. Вот и вся, как говорится, роль авиации. Нет, Ратх, не согласен я с теми, кто потерял любовь к лошадям.

Ратх возразил с некоторым превосходством:

— Почему вы решили, Сергей Кузьмич, что мы теряем любовь к лошадям? Я, например, сам старый наездник — вы знаете об этом. Да и другие — тоже. Разве не мы, ашхабадцы, отправляли кавалеристов в Москву через Каракумы? Мы, дорогой, Сергей Кузьмич. И скакали наши туркменские кони через пески, чтобы еще раз доказать всему миру, что лошадь списывать рановато. Я за лошадей, но и за технику. В условиях современного боя главная сила в технике. Надеюсь, вы присматриваетесь, какой техникой воюет в Европе Германия. У нее производство танков на потоке, не говорю уже о мотоциклетах.

— Проку от этих танков и мотоциклеток мало, — отмахнулся Морозов. — Хороший дождичек пройдет, и застрянут в грязи, не говоря уже о том, что бензин для них постоянно нужен. А лошадь — хоть дождь, хоть грязь по колено — ей все нипочем.

Иргизов, следивший за аэропланом, набиравшим высоту, все время показывал его Сережке и слушал беседу Морозова с Ратхом. Юра тоже пока не вступал в разговор, хотя то и дело ухмылялся суждению старших. Наконец, заговорил:

— Товарищ майор, вот вы насчет бензина сказали. По-моему, вы зря это.

— Это почему же — зря?

— А потому, что фашистская Германия основной военный расчет делает на бензомоторы. Авиация, танки, бронемашины — у них главное. И у нас все больше задумываются над горючим.

— Откуда же тебе знать такие сверхсекреты? — удивился Морозов. — Маршалы наши покуда еще не решили окончательно — на чем остановиться, а ты уже знаешь.

— Чего ж не знать, — заявил со знанием дела Юра. — Да мы каждый день слышим одно и то же: товарищи нефтяники, помните, от вас зависит рост могущества нашей Родины. Каждая дополнительная тонна нефти — это сотни литров бензина, необходимого, как хлеб, нашей Красной Армии.

— И сколько же добываем мы нефти? — заинтересовался Иргизов.

— Это секрет. — Юра снисходительно улыбнулся. — Могу лишь сказать, дядя Иван, что хватит у нас бензина для авиации и автомобилей. К тому же, перспективы добычи нефти в Туркмении богаты. Академик Губкин считает, что основные нефтеносные горизонты еще не вскрыты. Рабочей силы маловато — вот беда.

— Сила везде нужна, — заметил Морозов. — И на промыслах, и на колхозных полях, не говоря уже о Красной Армии. Я порой диву даюсь, как это иные товарищи вовсе не видят и не понимают — как расходовать свою силу. В науку лезут, в археологию. Услышат какую-нибудь сказку про Македонского и скорее землю копать. — Морозов подморгнул Ратху.

— Ладно, Сергей Кузьмич, надоело уже, — пророкотал обиженно Иргизов. — Надо будет, сменю археологию на кавалерию! К лошадям у меня страсть, сам знаешь.

— У тебя ко многому страсть-то. — Морозов засмеялся. — К театру опять же неравнодушен. Благородным обществом окружен. Однако невдомек мне, что это твоя Нина Михайловна вчера не пришла на свадьбу? Ее нет, а ты и рад стараться, чужую жену ушел провожать — про свои обязанности тамады забыл. — Морозов опять подморгнул Ратху.

— Ну, ладно, ладно, Сергей Кузьмич, — Иргизов отвернулся и стал смотреть в небо. Аэроплан уже набрал высоту и приноравливался к выбросу парашютиста: сбавил скорость — почти завис над полем, и почти не слышен был рокот мотора. Иргизов представил себя на месте парашютиста, который, выбравшись на крыло «ПО-2», вдруг комочком упал вниз и тотчас, словно на качелях, закачался под развернувшимся куполом шелка. Сердце у Иргизова сжалось. Вероятно то же самое испытал и Сережка, судорожно вздохнув, а затем захлопал в ладоши.

— Ты ириски-то ешь, которые мать дала, — сказал Иргизов. — А то в кармане растают.