Разбитая сфера

Яркая точка вспыхнула на радужно-серой стене перед «Спеллджаммером». Подобно звезде, невероятным образом горящей здесь, во флогистоне, она разгоралась с блеском, быстро становясь невыносимой для наблюдения. Казалось, она расширялась, хотя было ли это так или нет, или большой корабль опускался к ней, было непонятно. Из безразмерной точки она превратилась в маленький диск актинического света, увеличивающийся с каждым мгновением. Затем в его центре появилась черная точка, сначала почти невидимая в центре сияния, но быстро увеличивающаяся. В мгновение ока она превратилась в широкое кольцо сверкающего света вокруг черного диска, теперь усеянного звездами.

«Спеллджаммер» нырнул в центр черного диска, вышел из Потока и попал в дикое пространство.

Здесь, внутри сферы, не было ни одного из коагулированных цветов флогистона. Темнота пространства, которое «обитатели планет» называют «Реалмспейс», то есть,  «реальным», окутала огромный корабль. С огромной скоростью он унесся прочь от внутренней поверхности хрустальной сферы, которая теперь казалась бесконечной черной пустотой, усеянной чужими звездами.

В центре сферы — в бесчисленных миллионах лиг от «Спеллджаммера» — находилось солнце... или, точнее, что-то, что было солнцем. Теперь это было разорванное и разбитое тело звезды, разорванное изнутри катастрофическими силами. Концентрические кольца газа расширялись от того места, где было солнце. Несмотря на то, что масштаб был настолько велик, что фактическое движение было незаметным — что было бы в любом масштабе времени, измеряемом менее чем столетиями, — ощущение скорости, непостижимого неистовства было неизбежным. Под воздействием излучения, о котором мудрецы могли только догадываться, газ флуоресцировал пронзительными зелеными и фиалковыми цветами.

Примерно в четверти расстояния от центра туманности находились два крошечных белых пятна, каждое из которых составляло лишь малую долю размера газовых облаков. До того, как звезда разорвала себя на части и обрушила свою ярость на своих детей, эти два пятна были планетами, самыми большими из тринадцати. Теперь остались только две — остальные испарились почти мгновенно — и даже они сгорели дотла, лишившись всего живого.

И в самом сердце туманности было что-то еще. Обнаруживаемый только органами чувств, более точными, чем зрение, он притаился, как призрак, среди испускаемых радиацией газов: крошечный труп разрушенной звезды.

«Спеллджаммер» летел далеко от ярости центра хрустальной сферы, там, где не было ничего, кроме света и затяжных гравитационных волн, отражающих самосожжение звезды. Своими  таинственными чувствами он сканировал пространство — ища, всегда ища.

Мириады мыслей мелькали в том, что некоторые могли бы назвать разумом корабля, мысли в сочетании с эмоциями, которые имели лишь минимальное сходство с теми чувствами, которые испытывали люди. Печаль, вот что было основной эмоцией, печаль, окрашенная чувством потери. В этом был оттенок незавершенности и тоски.

И сильное, скрытое чувство страха.

Глава первая

Плечи Телдина Мура поникли. Он открыл глаза. Истинное видение заменило магическое, ментальное видение, которое владело им в последнее время — час, или два? Свет в его маленькой корабельной каюте померк; яркий блеск расплавленной бронзы, отразившийся от нескольких металлических деталей, потускнел, не оставив ничего, кроме света маленькой оплывающей масляной лампы. Телдин хорошо знал этот бронзовый свет, знал, что он исходит от дорожного плаща, накинутого на его плечи. Он видел этот свет много раз за последние недели.

Он ослабил мышцы, болевшие от долгого пребывания в одном и том же положении. Сложив обе руки на столе перед собой, он держал простой бронзовый амулет, затем опустил его на покрытую царапинами столешницу. Он получил этот амулет... когда? — «В Пастушьем пространстве», — вспомнил он, в этой странной хрустальной сфере, где чудовищная «мегафауна» бродила внутри сферы, и более знакомые расы строили свои дома вокруг следов великих существ, или даже на их гигантских телах. — «Разве не Гея отдала мне его»?

Гея. Он вздохнул. Геадрель Голдринг, похожий на ребенка кендер. Всякий раз, когда он думал о ее сверкающих глазах, ее блестящих волосах или ее быстром смехе, он чувствовал болезненную пустоту внутри — ощущение, что он потерял что-то важное для себя, но никогда не понимал, что у него было. — «Разве не так всегда бывает»? — цинично спросил он себя. Вы никогда не осознаете ценность чего-то, пока оно не исчезнет.

— «Но что, же я потерял»? — снова спросил он себя. Между ними никогда ничего не было, ничего значительного... было ли? Он не мог вспомнить ни одного ласкового слова, ни одного момента родства.

По крайней мере, он ничего не мог вспомнить сознательно. Но иногда, когда он спал, его сны содержали дразнящие образы: разговор в его каюте, где были произнесены слова, которые он не мог вспомнить во время бодрствования, и осознание того, что между ними все-таки что-то было.