Разбитое стекло

– Не продолжайте, я понимаю, деньги отца дали бы вам независимость и право самому принимать решения.

– Что-то вроде того.

– Скажите, Влад, к чему вы склоняетесь: заплатить шантажисту или нет?

– Однозначно, да. Заплатить. Если уж честно, я слишком большой трус, для того чтобы сталкиваться с негативными проявлениями жизни один на один. Внешние угрозы для меня – чрезмерный стресс. Один раз в жизни я его пережил, больше не хочу.

– Так чего вы больше всего боитесь?

– Того, что не смогу доказать свою невиновность. Боюсь попасть не то что в зону, а даже в изолятор на два месяца. Боюсь, что полиция ни в чем не станет разбираться и повесит все обвинения на меня. Боюсь, что отец примет на свой счет мои манипуляции со скутером. И ничего я ему не объясню, потому что как раз перед этим у нас был разговор, ссора. И он грозил оставить меня без наследства. Он подумает, что я решил убить его, пока он действительно не оформил свое имущество на Макса. И он не поверит в то, что я хотел лишь проучить его дружочка. Да и если бы поверил… Он все равно сочтет меня психопатом, решит, что я ущербен и недостоин продолжать вести его дела после его смерти. Он выбросит меня отовсюду, он меня уничтожит. И еще одно он может сделать. Рассказать Камилле, кто я на самом деле и какую роль уже сыграл когда-то в ее жизни.

– Ведь именно этим шантажировала вас Яковенко?

– Конечно, чем же еще? Когда-то давно, когда все это только случилось, отец дал ей денег, чтобы она молчала, не говорила милиции, что видела, откуда прилетел камень и кто его бросил. Она и молчала. А теперь увидела меня рядом с Камиллой, навела справки о том, каково мое имущественное положение, ну и вот…

– Она грозила все рассказать Сосновской?

– Да.

– И вы дали ей денег из оборота «Апекса»?

– А что мне было делать?

– Влад, вы не боец. Шантажисты никогда не успокаиваются. Она могла доить вас всю жизнь.

– Она как раз и пытается это делать.

– Ну, с ней мы разберемся, о ней можете не думать. А вот как поступить с письменными угрозами? Почему вы решили все рассказать мне, если вашим первым позывом было – откупиться?

– Я бы заплатил шантажисту, если бы вас здесь не было. Но мне почему-то кажется, что вы сможете мне помочь. У меня нет ни опыта, ни смелости. Не заставляйте меня повторять то, что мне неприятно. Да, я трус и ничего не могу с этим поделать. Но, может быть, вы чем-то мне поможете? Это будет уже совсем другая работа, не та, для которой вас пригласил отец, и я готов заключить с вами отдельное соглашение. Я даже и буду настаивать на этом.

– Это как вам будет угодно, формальности мы можем уладить в любой момент, дело не в них. Давайте еще раз уточним некоторые детали, ответим на существенные вопросы и поищем совпадения в ответах. Первое: кто мог слышать вашу ссору с отцом? Второе: кто имел возможность вас сфотографировать? И, наконец, кто знал о вашем наследстве и его стоимости?

– Слышать ссору могла Марина. И Макс, если он все-таки был поблизости. Сфотографировать меня могли те же самые персонажи. Плюс Юля, но она не слышала ссоры с отцом, потому что ее точно не было в поселке, значит, и мое колдовство над скутером ее насторожить не могло. Что касается наследства, то о нем знали отец и Юля. И условно Макс, если отец посвятил его в детали.

Илья что-то помечал в своем блокноте.

– Итак, Макс набирает у нас самое большое количество баллов. В смысле совпадений. Он мог слышать, мог сфотографировать, мог знать о сорока миллионах. Но мог ли он знать о том, что вы заплатите?

– Вы хотите сказать, что тот, кто сделал расчет на то, что я поведусь на шантаж, должен хорошо знать меня лично?

– Да, именно это.

– Я не знаю, что ему рассказывал обо мне отец.

– Думаете, можно просчитать поступки незнакомого человека по чужим рассказам? Не забывайте, Макс не стал бы расспрашивать вашего отца, моделируя перед ним разные ситуации: как бы поступили вы в таком или в другом случае. Это было бы глупо и неосторожно.

– Да, тут вы правы.

– К тому же Макс мог бы предположить, что вы обратитесь ко мне за помощью. Если это пришло в голову вам, почему он не мог подумать так же?

– Тоже верно, – соглашался Влад, делаясь все печальнее, – что же остается? Как облупленного меня знает только Юля…

– Но ее нет, и мы не представляем, где она. И даже не знаем, жива ли.

– Это верно. Я в отчаянии. Еще ничего не произошло, а мне кажется, что жизнь уже сломана. А вы говорите… платить или нет…

Илья решил, что сейчас нужно сменить тему.

– Донич – это девичья фамилия Юлии? Вы не настаивали на том, чтобы она взяла вашу фамилию?

– Нам тогда было все равно. Донич – это фамилия Юлиного отца, она очень им гордилась. Он был прокурором, кристальным человеком, заслуженным юристом. Большим другом моего отца. Даже папа не настаивал, чтобы Юля поменяла фамилию. Говорил, пусть кто-то ее носит, чтобы Андрею Васильевичу была память. Она и в первом замужестве фамилию не меняла.

– Что?! – вытаращил глаза Илья. – В первом замужестве? Юлия Андреевна была замужем до вас?

– Да, – как ни в чем не бывало ответил Влад.

– А почему мне об этом ничего не известно? Почему мне не сказали?