Разбитое зеркало (сборник)

Некоторое время Тихонов лежал с закрытыми глазами – откинувшись на косой бруствер, словно бы кем-то специально вырытый, думал о бедах своих… А может быть, и не о бедах, по лицу его невозможно было понять, – может, вспоминал свою Волгу, походы в ночное с колхозными конями, печеную картошку из костра и рыбу, вытащенную из прутяного вентеря… Впрочем, скоро воспоминания и горькие мысли его закончились, лейтенант открыл глаза.

Достал из кармана наручные часы – он почти всегда носил их в нагрудном кармане.

– Значит, так, славяне. Полчаса на отдых, сон, поедание щавеля и сергибуса, – тут, на отвалах росла сладковатая, вкусом похожая на морковку травка со странным римским либо латинским названием «сергибус», – чего-нибудь еще, годного для подкрепления организма, и вперед, на восток, – он ткнул рукой в густеющие заросли кустов, среди которых имелась и лещина, и лозина, и даже черемуха, хотя Тихонов не помнил случаев, чтобы черемуха забиралась так далеко на юг.

Черемуха – дерево северное, скорее даже сибирское, много радости приносит народу после долгой жесткой зимы где-нибудь в Чите или под Благовещенском… Тихонов шевельнулся неловко, прикусил зубами нижнюю губу – боль пробила не только ногу, но и все тело, лейтенант взмолился немо, чтобы отпустила, и минут через пять боль отступила от него.

– Костя! – позвал он сержанта. Тот даже не шевельнулся – наверное, думал, что вряд ли лейтенант может обратиться к нему по имени, поэтому и не среагировал на зов, тогда Тихонов позвал вторично: – Костя!

Сержант встрепенулся, непонимающе глянул на Тихонова.

– Звали меня?

– Так точно!

Лицо у Стренадько неожиданно сделалось смущенным, он будто нашкодивший третьеклассник, отвел глаза в сторону и спросил неверящим тоном:

– По имени, что ли?

– Так точно, по имени. У нас же у всех есть имена, даденные родителями. Меня, например, Николаем зовут… Николай Тихонов, если полнее. А мы, вместо того чтобы обращаться по-человечески, обращаемся хрен знает как.

– Поэт такой есть, известный – Николай Тихонов, в Ленинграде, по-моему, живет. А, товарищ лейтенант?

– Кажется, да, в Ленинграде…

– Видите как – и однофамилец и тезка. И по отчеству, по отцу тоже, может быть, тезка?

– Отчества его я не знаю. Но все может быть. – Лейтенант аккуратно, чтобы не разбудить в себе боль, пошевелился. – Вот что, Костя, позови-ка сюда Побежимова.

– Есть позвать сюда Побежимова!

Младший лейтенант Побежимов появился через пару минут, был он выжарен до костей, сгорбился, словно на плечи ему взвалили тяжелый мешок, беспокойные глаза потускнели: видно было сразу – устал человек. Тихонов глянул на него, потом на Стренадько и, будто борясь с самим собою, с собственной немотой, проговорил тяжело и жестко, отсекая всякую возможность спорить:

– Может случиться так, что дороги наши разойдутся…

– Это как? – не понял Стренадько, резко вскинул голову, Побежимов тоже насторожился, сжал глаза, будто заглядывал в винтовочное дуло.

– Если мы схватимся с фрицами, вам придется идти дальше без меня. Если со мной, то мы только людей потеряем и вообще погибнем. Все погибнем. А налегке, без меня, вы прорветесь – есть все шансы. Я же прикрою вас. – Лицо у Тихонова было спокойным, даже немного отрешенным, словно бы лейтенант говорил не о себе.

– Я не согласен. – Побежимов сел на землю, словно бы собираясь вступить в дискуссию с лейтенантом, но тот оборвал его таким тоном, что ослушаться было нельзя:

– Это приказ. А приказы, как известно, не обсуждаются. – Тихонов закашлялся, умолк – понимал, что может наговорить столько, что потом, глядишь, придется отвечать за свои слова перед командованием летной части, которой, впрочем, уже не было, либо дивизии или же вообще перед товарищем Сталиным… От таких мыслей у человека обычно слабеют ноги и невольно делается холодно, а то и страшно. Хоть и ранен был лейтенант и не о товарище Сталине надо было думать, а о вечном, раз он принял такое решение, но Тихонов думал об ответственности перед начальством и ничего с собою поделать не мог.

Так уж устроен русский человек, а точнее – мужик русский: заглядывать в начальственный рот и заранее страшиться того, что он может услышать.

– Есть не обсуждать приказы! – пробормотал Побежимов покорно и на несколько минут захлопнул рот на щеколду: решил послушать, чего же еще скажет лейтенант Тихонов.

А лейтенант ничего больше и не сказал – собственно, ему было важно принять решение, надавить на самого себя, сломать собственное сопротивление, а после этого… после этого все уже становится мелким, даже неприметным, главное после всего этого – достойно донести свой крест до конца. Так, наверное, раньше поступали все служивые люди, державшие в руках оружие.

– В общем, Саша, ты знаешь, как действовать дальше, если мы столкнемся с немцами, – сказал лейтенант Побежимову. – Сержант Стренадько – твой заместитель. На всякий случай зовут его Костей.

– Да знаю я, знаю. – Побежимов приподнялся, вгляделся в длинную плешину, подступавшую к оврагу: ему показалось, что там чего-то зашевелилось, будто ползет к ним одинокий автоматчик. Но ничего этого не было.