Разбитое зеркало (сборник)

Вдвоём со старшим лейтенантом они сходили к страшной, продолжавшей остро пахнуть прелой кислятиной воронке, на закраине её установили кол с дощечкой, постояли немного с обнажёнными головами и вернулись к своим.

Придя к разбитой клуне, старшина несколько минут сидел оцепенело на охапке выброшенного наружу сена, вяло шевелил губами, словно бы ему не хватало воздуха – приходил в себя, потом поднялся со вздохом и начал из обломков дерева, в которую превратилась клуня, вытаскивать доски – надо соорудить хоть бы какой-нибудь навес. Не спать же им под брезентом… Смертью смерть, а жизнь жизнью, мёртвым надлежит лежать в земле, а живым следовать с боями дальше.

Из досок он соорудил четыре стойки, загнал их в землю, подровнял, к стойкам прибил две доски поперёк, потом две вдоль и одну по диагонали… Получился вполне надёжный каркас, на него Охворостов решил натянуть несколько кусков ткани, отрезанных от дырявых плащ-палаток, прихватить их по углам гвоздями, расправить – сделать так, чтобы всё было по-людски.

Через час работа была закончена. А раз работы не было, то оказалось, Охворостову и руки свои некуда деть. Он их то в галифе, в карманы, засовывал, то под ремень определял, то спетливал сзади, за спиной, в узел, то ещё что-то изобретал, но всё было не то, лицо у старшины наливалось тяжестью, делалось недовольным, расстроенным, в голову лезли горькие мысли.

Он прошёл к хозяйкиному дому – как там обстоят дела с крышей? Дела обстояли неплохо. Арсюха, Мустафа и Довгялло с Соломиным работали проворно, слаженно, будто единый механизм подобрался, новую крышу сделали лучше старой.

– Помощь не нужна? – на всякий случай поинтересовался старшина.

– Опоздал, Егор Сергеич, – стёр пот с головы Соломин, – всё уже… Финита, как говорят пленные итальянцы.

– Финита, так финита, – пробурчал себе под нос Охворостов, потом, словно бы вспомнив о командирском долге, решил похвалить разведчиков: – Молодцы, ребята, бабку в беде не оставили.

Оглянулся – увидел Пердунка. Кот сидел под скамейкой, врытой в землю напротив крыльца, и цепкими прорабскими глазами наблюдал за работой разведчиков. Физиономия у него была, как у десятника, которого угостили стопкой водки.

Было тепло, парило – ночью, наверное, опять сыпанет мелкий грибной дождик. Соломин не выдержал, стянул с себя гимнастёрку, сбросил её с крыши вниз.

– Старшина, пристрой куда-нибудь мой парадный кустюм, чтобы куры не затоптали.

Смешно – кур-то в бабкином хозяйстве не было ни одной, и вообще в местах, где побывали фрицы, куры не водились.

Старшина поднял гимнастёрку с земли, повесил её на кол, потом подхватил кота, продолжавшего строго инспектировать работу разведчиков, и ушёл к себе, под навес, – надо было прикинуть, не следует ли чего ещё сгородить. По дороге остановился, прокричал Соломину:

– Глянь-ка с верхотуры, командира нигде не видно?

Соломин приложил ладонь козырьком ко лбу, осмотрелся:

– Не видно.

Охворостов погладил Пердунка по голове:

– Придётся нам обедать без командира.

Пердунок мурлыкнул недовольно: обедать без командира не положено. Непорядок это!

Командир вернулся к вечеру, уже в темноте, усталый, с просевшим голосом, малость хмельной, пахнущий свежими огурцами; в старой дерюжке, сцепленной двумя булавками, принёс молодых зелёных «пикулей», украшенных щетинистыми пупырышками, объявил хрипло:

– Налетай – подешевело!

Огурцы смели в одно мгновение – раннего урожая в этом году ещё не было, не пробовали ребята, – оживились, зачмокали, захрустели вкусно:

– Лепота-а-а!

Горшков придирчиво оглядел навес, потряс рукой дощаные стойки, пробуя их на прочность, безошибочно отстрелил взглядом Охворостова:

– Твоя работа, старшина?

– Моя.

Старший лейтенант похвалил:

– Толково сделано! Из ничего буквально.

Похвала старшине понравилась, он даже попунцовел – командир нечасто произносил такие слова. Охворостов оценил их.

– Завтра утром мы уходим, – произнёс старший лейтенант с сожалением в голосе. – Весь полк. Мы – первыми.

Полуторка подкатила к бывшей клуне, когда было ещё темно, хотя звёзды на небе уже потускнели, свет их сделался слабеньким, скудным, на востоке, около горизонта, вспушилась, зашевелилась, будто живая, серо-лиловая полоса, а на недалёкой ветле завозились, оживая после тревожного сна, деревенские воробьи – существа горластые и бесцеремонные.

Водитель подрулил к клуне, сделал громкую перегазовку и заглушил мотор.

– Подъём, славяне! – скомандовал старшина, привыкший реагировать на всякий, даже малый звук, на все пуки и шорохи, – он проснулся первым.

Ах, как сладок бывает сон в эту пору! Как ни хотели просыпаться разведчики – молодые усталые ребята, как трудно это было – в том числе и Горшкову, но через полторы минуты уже все находились на ногах.

Огрызки плащ-палаток, натянутые на стойки, были влажными – недавно, буквально полчаса назад, выпала густая роса, похожая на дождь.

– Чайку бы, товарищ старший лейтенант, – начал было канючить Арсюха Коновалов, но Горшков обрезал его, скомандовал властно:

– В кузов полуторки – бе-егом!