Разбитые часы Гипербореи

– Удивительно, что никто не предложил этого! – воскликнул Шварцман. – Это действительно нужно отметить. Какими судьбами в Москве?

Леонтий усмехнулся.

– Ты думал, что я безвылазно сижу на одном месте? Меня помотало по России, по миру. Навидался всякого, опыт богатый поимел.

– Женился? – спросил Шварцман.

Брови Леонтия взлетели вверх.

– Не привелось, – сухо сказал он. – Бог миловал.

По губам Катанадзе скользнула улыбка. Такая быстрая, что ее можно было не заметить, но Анфиса в этот вечер словно превратилась в сторукую стоглазую богиню. Она все видела и слышала, впитывала разговор, жесты, реакцию…

– Так и остался холостяком, – не унимался Борис Иосифович.

– Увы! Как ваши дела, друзья?

При этих словах Анфиса почувствовала нутром: все напряглись. Где-то на улице раздался хлопок петарды. Звук был резкий – совсем рядом.

– Ребята балуются, – пробормотал Шварцман. – Они всегда так. Эти жуткие хлопушки. Однажды она напугала моего пса, он рванул вперед так, что я не удержал поводок; потом долго искал его во дворах.

– У тебя есть пес? – спросил Леонтий.

– Да.

– Какой хоть породы?

– Мопс.

– Забавно, – сказал Леонтий. – Ну что, еще по бокалу?

Вино было разлито.

– Может быть, прекрасная дама скажет какой-нибудь тост? – обратился к ней Леонтий. – Мы вас слушаем.

Все взоры устремились на нее. Анфисе сразу захотелось спрятаться под стол. Она была не робкого десятка; всегда могла выступить, сказать, но сегодня – словно язык прилип к гортани. Все мысли куда-то улетучились. Она пыталась хоть что-то вспомнить. Но на ум ничего путного не приходило. Было даже стыдно.

– Ну, Анфиса, – подстегнул ее начальник. «Ты ж умная», – говорил его взгляд.

– «Подымем стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум!» – вспомнила она из Пушкина.

– Разум… – протянул Воркунов. – Хорошо ли всегда иметь этот разум? – задал он вопрос. – Кажется, Достоевский говорил об «умном сердце».

Возникла пауза.

– Слушай, Анфиса, – обратился к ней начальник. – Мы хотим поговорить… между собой. Ты не возражаешь?

– Я? – приторно удивилась Анфиса. – Как раз собралась пойти домой. Я вам здесь больше не нужна?

– Нет. Я позвоню завтра и продиктую список дел.

Анфиса раскланялась со всеми присутствующими. При этом ей показалось, что Катанадзе сожалеюще кивнул на прощание, Шварцман почему-то обрадовался ее уходу, а Леонтий задумчиво посмотрел на нее. Но, по правде говоря, Анфиса была рада ускользнуть от своих собеседников. В коридоре она посмотрела на себя в зеркало. Даже в полутьме было видно, как горят ее щеки, каким тревожным стал взгляд. Она невольно приложила ладони к щекам: ну-ну… что же случилось с ней… Она закрыла дверь за собой, прислушалась. Потом на цыпочках спустилась вниз, вышла в общий коридор и поднялась вверх по другой лестнице. Там она дошла до последней комнаты, та была необитаемой, толкнула ее: перед ней оказалась лестница, ведущая на чердак. Это потайное место она обнаружила случайно. Оттуда открывался красивый вид на окрестности. Это был не сам чердак, а его отсек – с двух сторон чердачные помещения были замурованы. Вверху имелось небольшое круглое оконце, откуда можно было смотреть на город. Это помещение находилось как раз аккурат над этой самой комнатой, где сейчас велись разговоры, если лечь на пол и приложить ухо к полу, то можно услышать, о чем говорят.

Оказавшись в секретном месте, Анфиса перевела дух. Из маленького окна виднелась чернота. Анфиса пригладила волосы и легла на пол.

– Господа! – различила она голос Воркунова. – Я уже звонил вам или говорил с каждым по отдельности, а сейчас мы собрались все вместе. Я хотел бы вам сказать, что те документы, которые когда-то попали к нам… – он сделал паузу. – Я готов выкупить у вас. За любую сумму, но, конечно, в разумных пределах. Я затеваю одну экспедицию, и они мне нужны.

– Надо же, – вырвалось у Шварцмана. – Ну кто бы мог подумать, что…

– Я уже тебе говорил, что… – подал голос Катанадзе.

– Договаривай! – бросил Леонтий. – Не тяни!

В ответ наступала пауза.

– Давно надо было встретиться. Поговорить… – тихий голос Шварцмана можно было различить с трудом. Он говорил так, словно ему не хватало дыхания. – Мы так редко виделись…

Раздался легкий гул голосов.

– Что делать, не было времени… мы работали… но друг о друге помнили… – все это напоминало назойливое жужжание. – Мы хотели, но не могли.

– А есть ли нам смысл друг друга видеть? Мы как бы опасны.

– Ну, Борис, ну, спасибо, дружище, можешь ты перевернуть все с ног на голову. Национальная твоя черта, что ли, такая, – с негодованием сказал Воркунов.

– Я не то хотел сказать.

– Я понял, Борис, не глухой, в конце концов. Со здоровьем у меня еще все в порядке. Не жалуюсь…

– Но если мы хотим договориться…