Разбитые часы Гипербореи

Павел Рудягин после осмотра квартиры вместе со Светланой Демченко сел к ней в машину, и какое-то время они ехали в молчании. Нашелся свидетель, который видел какого-то подозрительного человека, поспешно юркнувшего за стариком и его сопровождающим. Четко его этот свидетель – студент Сергей Секачев – не запомнил, но приблизительно описать может. Договорились, что он подъедет в отделение и там с его слов составят фоторобот.

– Не нравится мне этот фонд, – сказал Павел. – Почему-то те, кто соприкасается с ним, начинают умирать… мне кажется, это не случайное совпадение.

Светлана, сидевшая за рулем, повернула голову к нему.

– Не делай поспешных выводов.

– Почему?

– Потому… – назидательно сказала она. – Не строй версии, подгоняя под нее факты.

– Трупы ты называешь версиями? – рассердился на нее Павел. – Хороши версии. Какие тебе еще нужны доказательства? Ты не веришь своим глазам? Человек, который преследовал Костомарову после аукциона, Шварцман, теперь Ямпольский… Три трупа – тебе мало?

– Не кипятись! Шварцман мог умереть от разрыва сердца, его супруга подтвердила, что оно у него было слабым. Сердечник.

– А Ямпольский?

– Мог напасть случайный грабитель.

– Так что мы вообще расследуем?! – чуть ли не заорал Рудягин. – В детские бирюльки играем?

– Это доказывает только одно… Не ори, пожалуйста, у меня голова болит. Младший ребенок всю ночь зубами мучился. Не спал, и я вместе с ним.

– Извини, – остыл Павел. – Не знаю, что на меня нашло.

– Все норм. Это даже хорошо, что ты все принимаешь близко к сердцу. У нас легко подернуться налетом равнодушия. Это ужасно в любой профессии, а в нашей в особенности, мы же имеем дело с людьми, их грехами, пороками, склонностями… Мы должны видеть дальше, глубже любого психолога, иначе не сможем понимать причины и следствия поступков. Мы – универсалы, которые первыми ставят диагнозы… первый взгляд бывает самым верным. А равнодушие – это верное убийство – сначала в себе профессионала, а потом – человека. Ненавижу равнодушных людей. От них все беды.

– Ого! Ты целую философию здесь развела.

– Я не права?

Светлана резко затормозила.

– Ты чего?

– Бабушка дорогу переходит. Ты знаешь, когда я села за руль, то ужасно злилась на тех, кто дорогу либо в неположенном месте переходят, либо идут слишком медленно. А потом поняла, что я не знаю обстоятельств дела и поэтому не могу никого судить. Ведь человек, который перебегает дорогу, может, спешит к больному человеку на помощь. А тот, кто переходит слишком медленно, возможно, плохо видит, или у него ноги болят… Я вообще с годами стала ужасно сентиментальной.

– Ты говоришь, словно ты древняя старуха.

– Я просто стала видеть глубже и тебе советую.

– Прости!

– Да не за что! Мы же друзья, коллеги… Но я не договорила… Все это доказывает, что у нас – хороший враг, который гнет свою линию: четко, последовательно. Я бы сказала – человек незаурядный…

– Да? – Паша похолодел.

– А ты думаешь иначе?

* * *

Он сидел за рулем машины и обдумывал положение. Жаль, что старый осел умер, так и не сказав ему, о чем он говорил с той девицей. Как он ни старался выбить из него информацию, тот не раскололся. А ему позарез нужно было узнать содержание этого разговора. Похоже, в злости он перестарался…

Он следил за Анфисой, его машина стояла у ее дома. Он как мог сопровождал ее. А в этот раз ему повезло. Она пошла в кафе с этим стариком, он не рискнул последовать за ними, поэтому оставался снаружи. А потом ехал за машиной, в которой везли этого старика. За рулем сидел молодой человек… Он, недолго думая, пошел за ними. Стоял сзади и запомнил код. Когда молодой человек ушел, не стал медлить. Позвонил в дверь, старик ему открыл, подумав, что вернулся его сопровождающий. Тогда он вошел… кратко объяснил, что ему надо, но старик отказывался говорить… Он применил несколько приемов, но Ямпольский по-прежнему молчал.

Чертыхаясь, он уехал, понимая, что это его неудача, провал.

* * *

Анфиса, узнав о смерти старого картографа, расплакалась.

– Ну, Анфис! – топтался рядом Лавочкин. – Не надо…

– Мне не следовало отпускать его от себя. Но кто же знал, что ему грозит опасность…

– Вот видишь, так что не вини себя.

– Но я не могу перестать думать об этом, о том, что все-таки могла предотвратить эту смерть…

Лавочкин оставался у Анфисы еще некоторое время. Потом поехал домой. А она не находила себе места… Снова и снова перебирала последний разговор со старым картографом и думала: в чем ее вина? Могла ли она что-то сделать?

Поплакав, Анфиса легла на диван и незаметно заснула. Пробудилась от настойчивого звонка в дверь. «Кто это мог быть, – мелькнуло в голове, – Лавочкин?» Она бросила взгляд на часы на стене.

– Иду! – крикнула она, спуская ноги с дивана на пол.

К ее удивлению, прибыл не Лавочкин, а курьер.

– Вам письмо, – сказал он.

– Мне?

– Распишитесь.

Анфиса поставила свою подпись в ведомости. Курьер ушел.

Письмо было без обратного адреса. Анфиса повертела его в руках. Не могло быть никакой ошибки: на конверте крупным красивым почерком с легким наклоном были написаны ее имя и фамилия.

Она открыла письмо.