Разбитые часы Гипербореи

Лавочкин отвез Ямпольского по указанному адресу, развернулся в обратный путь и задумался. Генрих Викторович был несколько рассеян, не мог сразу набрать номер домофона. Позади них стоял какой-то тип в капюшоне и дышал чуть ли не в затылок, так хотел скорее попасть в дом. А у старика пальцы дрожали. Пока Лавочкин вез Ямпольского, успел рассказать ему о своей тревоге за Анфису. Генрих Викторович его успокоил. Но все равно у Валентина кошки на душе скребли. Ему казалось, что Анфисе угрожает серьезная опасность… Он ругал себя за то, что не поставил вопрос ребром: надо было упросить Ямпольского, чтобы он, в свою очередь, отговорил Анфису от всех этих дел. Две смерти – это не шутка. Тревога за подругу буквально снедала Лавочкина.

По дороге домой Валентин заехал в одно кафе: заказал ужин и бокал вина, чтобы успокоить нервы, но на самом деле занервничал еще больше… Теперь он ругал себя последними словами, обзывал размазней за то, что не смог настоять, чтобы Ямпольский уговорил Анфису бросить это дело. Может, позвонить ему и переговорить на этот счет? Он набрал телефон Ямпольского – они успели обменяться номерами, но старик не ответил. Лег спать? Хотя рано… А вдруг прихватило сердце? Он как-то неважно выглядел. Лавочкин даже довел Ямпольского до квартиры. Тот предлагал ему зайти выпить чаю. Но Валентин отказался…

Когда на третий звонок никто не ответил, Лавочкин покинул кафе и поехал обратно к Ямпольскому.

Дома Анфиса пыталась заняться привычным делом: ей дали перевод, но он у нее никак не шел. Она набрала номер Лавочкина, но тот не отвечал ей. «Вот так, – с легкой обидой подумала Анфиса, – когда надо – не отвечает. Мог бы позвонить, рассказать, как он довез Генриха Викторовича».

Анфиса подумала соорудить ужин, но поняла, что слишком увлеклась диетическими теориями: в холодильнике были только помидоры, огурцы, зелень и пара йогуртов.

Надо бы пополнить запасы, но выходить на улицу не хотелось. Сделав овощной салат и выпив кофе, Анфиса снова набрала Лавочкина – опять полный игнор. Внезапно мысли девушки потекли по совершенно другому руслу…

А что, если Лавочкин завел себе подругу? Отвез картографа и поехал по своим личным делам. Такой вариант, уважаемая Анфиса, тебе в голову не приходит? Если ты с ним дружишь, это не значит, что у него не может быть дамы сердца. И не факт, что он должен тебе об этом рассказывать. При этом у нее, как ни странно, кольнуло сердце. Неужели он тебе небезразличен, разговаривала она сама с собой. Но это же смешно. Он просто друг. Зачем из этого делать что-то большее?

Если бы она только знала, чем сейчас занят ее друг…

А тем временем Лавочкин видел звонки Анфисы, но не отвечал, потому что не хотел говорить ей, куда он сейчас едет. Более того, он собирался переговорить с картографом и взять с того слово, что он не расскажет об этом их разговоре Анфисе.

Улица, где жил Генрих Викторович, находилась на Юго-Западе Москвы. Лавочкин стоял у двери, затаив дыхание. Он нажимал на кнопки домофона, но никто не отвечал; набрав код, который означал номер квартиры (его Лавочкин легко запомнил), молодой человек прошел внутрь. Дом был старый, примерно пятидесятых годов. Лифт ездил в шахте, с грохотом останавливаясь на этажах. Не дождавшись кабины, Лавочкин взлетел на третий и уже через пять минут нажимал на кнопку звонка. В квартире раздалась разливистая трель. Лавочкин стоял и ждал, но ответом была тишина. Он нажал во второй раз, приложив ухо к двери, внимательно слушал, стараясь уловить звуки жизни.

Но их не было. Однако от того, что он невольно коснулся рукой двери, она неожиданно открылась. «Возможно, старый картограф вышел в магазин, забыв запереть квартиру», – подумал Лавочкин. Он немного потоптался на пороге, потом негромко крикнул:

– Генрих Викторович!

В ответ – тишина.

А если ему стало плохо, и он лежит в квартире без сознания? Все-таки человек старый… Перелет… Туда-сюда… могло сердце не выдержать. «Пока я буду ждать его в холле у квартиры, уйдет бесценное время, которое нужно для того, чтобы оказать старику первую медицинскую помощь», – подумал Валентин.

Он вошел в квартиру. Небольшой коридор, распахнутая дверь в комнату справа… Повинуясь странному чувству, Лавочкин направился вперед. Потом сделал еще один шаг… Если Генрих Викторович сейчас вернется из магазина, то страшно испугается, увидев в квартире незнакомого человека. Любой бы перепугался на его месте…

Лавочкин открыл дверь в спальню. Там и увидел его… Генрих Викторович лежал поперек кровати, в одежде, глаза открыты, взгляд устремлен вверх, а рот открыт, словно он собрался закричать, но не успел… У окна находился стол – ящики выдвинуты, бумаги свалены на пол… Книжный шкаф тоже открыт, книги на полу…

– Елки-палки, – присвистнул Лавочкин, – да что же это такое!

* * *