Разбой

– Тш-што ты сделал, вождь? – крикнул кто-то из-за скалы. – Надо было пр-ровер-рить, и впр-рямь ли это Р-ранкены, пр-режде тшем пр-риветшать, как гостей!

– Он слово дал! – оправдываясь, сказал вождь. – Потом, вот же, у него плед Р-ранкенов!

– А вдруг он его с мёр-ртвого Р-ранкена снял? – не унимался прятавшийся за скалой. – С пр-редательски убитого?

– Пусть на волынке сыгр-рает! Боевую песню Р-ранкенов! – говоривший показался из-за увитой чем-то вроде плюща скалы, высунувшись по пояс.

Он был потоньше вождя, хотя, возможно, ещё выше, и держал в руках здоровенный лук наизготове.

– Если не Р-ранкен, у него мор-рда лопнет! – пояснил логику своего требования лучник. – Тогда мы их пер-р-рестр-реляем, как колдунов и клятвопр-реступников!

– А наша клятва гостепр-риимства? – спросил ещё один лучник, этот почти обычного для смертных размера, до поры прятавшийся за ноздреватым и изумрудно-замшелым камнем причудливой формы.

– Клятва, данная под ложным пр-редлогом, недействительна! – объявил высокий. – Мор-рда лопнет, пер-рестр-р-р-реляем!

В голове Мировида пронёсся образ Самбора с лопнувшей мордой (исход зверски-занятный, но маловероятный). Но откуда венеду с Поморья знать альбингскую волынку? Тем более, как на ней играть боевую песню какого-то клана? Следующим образом, примерещившимся лётчику, был его собственный, со всеми не прикрытыми панцирем и кольчугой частями утыканными стрелами наподобие подушечек для булавок (исход неприятный и вполне вероятный).

– Несите волынку! – потребовал поморянин. – Я слышал, в той куще кто-то играл?

– Кентигер-рн! – вождь махнул рукой.

Очередной появившийся, как из ниоткуда, туземец нёс на полосе из клетчатой шерсти, перекинутой через плечо, цельную овечью шкуру с приделанными вместо ног трубками. У его ног вился длинномордый пёсик, трёхцветный, лохматый, приземистый. На спине волынщика, в кожаной сбруе висел клеймор, очертаниями почти такой же, как у Самбора, только из чёрного дерева, по периметру утыканного кремнёвыми лезвиями. Дикарь отсоединил одну из трубок, перевернул, дунул в только что отсоединённую часть, потёр другой конец о полосу, и протянул венеду. Затем он перевесил шкуру ему на левое плечо. Венед засипел в отсоединённую трубку, потыкал левым локтем в шкуру, присоединил трубку обратно, и принялся натужно-хрипло дуть. От, из-под, и из-за различных природных прикрытий за зрелищем зачарованно наблюдало ещё с полдюжины диких воинов. Венешка вопросительно посмотрела на Мировида, потом на Самбора, потом на пулемёт. Поморянин отрицательно двинул головой, снова потыкал локтем в шкуру, поставил левую ногу на камень, так что наполнившийся мех оказался поджат снизу коленом, прикрыл пальцами обеих рук дырки в трубке, что подлиннее, надавил на лохматый овечий бок локтем… и заиграл.

Приспичь одинокому хиккиморе[190] -отшельнику на какой-нибудь удалённой лесной кулиге спеть «Вопрошала дева, где мой наречённый», да подзвучи ему, с гулом махая крыльями, пара болотных комах[191], вместо того, чтоб, например, взять и хоботами высосать у несчастного бледного хиккиморы всю его жидкую кровь, получилось бы сходно. Трёхцветный пёс присел и тонко завыл. Выведя основной напев, Самбор повторил его, добавив несколько дополнительных переливов (или перевывов), сипло подддувая мех, изредка переводя дыхание, и постепенно краснея лицом. На третьем повторе, венед вдруг наоборот побледнел, оторвался от трубки, не без усилия завершил перелив, и коротко, но сильно надавил на мех, отчего волынка отчаянно завопила, сдуваясь, и смолкла. Схватившись за бок и тяжело дыша, будто рёсту в гору пробежал, поморянин утёр лоб рукавом.

В выражении лица Кентигерна волынщика читалось больше облегчения, чем восторга, зато вождь улыбался от уха до уха. Часть его зубов была подточена, чтоб напоминать дельфиньи или акульи, что, с Мировидовой точки зрения, не прибавляло улыбке очарования.

– А ну, мор-рду покажи, – сказал лучник.

Самбор торжествующе повернулся, схватился за бок, распрямился, и начал возню с отсоединением и продуванием трубки (как стало с некоторым опозданием понятно Мировиду, чтоб поменьше делиться с другими игроками на том же устройстве слюнями).

– Слова там какие? – с почтительным любопытством спросил лучник поменьше.

– Можно петь… скажем… – поморянин задумался. – «Собирался Ранкен в бой идти с врагами»… «Ранкена ребро от давней ныло раны»… И так далее.

– А мор-рда-то не лопнула. Нет, не смог бы клятвопр-реступный Одвин так сыгр-рать, – высокий туземец наконец снял стрелу с тетивы. – Игр-рать на волынке – на то нужно благор-р-родство дух-ха!

– Гав! – сказал трёхцветный пёс.

Атмосфера неожиданной встречи резко улучшилась. Ингви с улыбкой, но очень негромко, поделился:

– Истинное благородство духа – это когда кто-нибудь может играть на волынке… но воздерживается.

– Тшто-тшто? – переспросил Кентигерн.

– Давно вы из Альбы? – ответил вопросом Ингви. – С усобицы трёх конунгов?