Разбойничьи Острова

— Прямо сейчас его там не просто убивают. Когда Мара держит за руку, но не забирает, — это очень страшно, уж я-то знаю… Дельфина, он любит тебя, как родную сестру, кто, если не ты? Все можно сделать незаметно. В рейдах и не такое совершают. Поклянешься перед братьями и Алтимаром, что ничего не знаешь о его бегстве. Тебе поверят! Я слишком стара для таких приключений, я не могу. И потом — что сделают со мной, если попадусь? Тебя простят, ты же словно амулет наш. А я не могу. Если даже меня не приговорят к смерти, только к изгнанию — ну что мне делать без Островов? Только в Море утопиться.

“Вот и утопись”, — подумала Дельфина, но вслух произнести не смогла. Она видела ярость толпы. Никакие заслуги не спасут сейчас того, кто вздумает помочь Теору. Что сказать, что ответить? Дельфина подбирала слова.

— Тина, если б даже ему удалось бежать с Островов, идти ему все равно некуда. Для него это хуже смерти.

Старая Жрица протянула ей кинжал, а возражений будто не услышала:

— Возьми, отдашь ему.

Тину было не остановить в бою — не удержать и теперь, когда пришла загребать жар чужими руками. Дельфина с изумлением смотрела на Акулий Зуб Теора.

— Я думала, его уничтожили.

— Позабыли в суматохе, — улыбнулась Тина. — Так и оставили валяться в пыли. Прости меня, Дельфина. Но мне некого больше просить. Я знаю, ты это сделаешь.

— Наэв?

— Что, сестренка?

— Что ты знаешь о дьяволе, которого так боятся регинцы?

Наэв не привык много рассуждать. Он разводит руками:

— Разве я могу знать о богах больше Жрицы? Моя Тэрэсса говорит, что это злой бог, и он может завладеть человеком.

— И навязать ему свою волю, чтобы творил зло?

— Наверное, так. Регинцы не оставляют ему приношений, вот он и вредит им.

Она улыбается:

— Регинцы хитрые. Хорошо, когда есть бог сваленной вины.

— Не мучь себя вопросами, — просит Наэв.

— Брат, что ты знаешь о боге печали?

— Никогда о таком не слышал.

— Вот и я тоже. Неужели такого нет? — она хотела бы заплакать, но не может. Говорят, русалкам не даны слезы. — Есть ли бог или дух, который оплакивает нашу боль? Такой, что хотя бы жалеет нас, когда помочь не в силах? Нас, хороших и плохих, своих и врагов. Сколько душ человеческих разрывалось на куски — разве возможно, чтобы никто не слышал наше горе!

— Не мучь себя больше.

Она обещает:

— Не буду! — и улыбается, как послушная ученица.

— Дельфина!

— Да?

— Что ты затеваешь?

Она смотрит удивленно:

— Затеваю? Ничего, разумеется.

Дельфине еще не случалось проверить, умеет ли она врать.

Веревки