Разбойничьи Острова

Мелкий дождь струился по ее телу, как холодный пот. Она выбрала лодочный сарай за рекой, подальше от глаз людских. Семью Наэва Дельфина невольно приучила к тому, что ночует на улице, никто не удивился, когда она ушла до заката. Она вытащила самую маленькую рыбацкую лодку, дрожащими руками начала прилаживать парус. Дельфина не скрывалась. Если соседи ее заметят, скажет, что должна провести эту ночь в Море. Право Жрицы — быть загадочной.

Лодка скользнула в воду и выглядела, будто ее неожиданно разбудили посреди ночи. Женщина погладила ее, как щенка: “Помоги мне, малютка”. Та закивала, качаясь на волнах, и Дельфина вдруг ощутила теплую радость: теперь она не одна. Матушка Маргара всегда говорила, если кто-нибудь трусил на Острове Леса: “Я не приказываю тебе не бояться. Я приказываю сделать”.

Дельфина сделает это — предаст Совет, Острова, свое Посвящение, все, во что верила и верит. Все живое замерло, разлетелись птицы, умолкли песни морских дев. Собаки в деревне выли, кошки залезли на крыши, потому что ниже морского дна бился огонь — так же гулко, как сердце Дельфины. Паутина трещин. Море тихонько всхлипывало, и Жрица его утешала: “Мне так даже легче”. После разговора с Тиной все стало хотя бы понятно. Дельфина должна быть покорна Совету и брата должна спасти — иначе действительно окажутся ложью и Остров Леса, и Община. Если две истины, одинаково непреложные, тянут в разные стороны — значит, пришло время разорвать Дельфину на части. “Тэру так и сделают”, — смеется она. Капли дождя щекочут лицо, лодка мягко скользит под парусом.

“Моя Дельфина, если предательством называется то, что ты замыслила, то погубит оно только тебя”.

“Мне не хочется вспоминать об этом, Господин мой. Выдержать я могу многое, но допустить эту зверскую казнь — такой стойкости у меня нет”.

“Покоришься ли мне, если прикажу остановиться?”

“Покорюсь, если пытки и истязания тебе угодны. А потом отрежу волосы и никогда больше не буду твоей Дельфиной”.

Блики воды в забытье кажутся серыми нитями. По небу рассыпано пшеничное золото волос давно умершей женщины.

— Эй ты! Жив еще?

Меткий камень полоснул плечо, словно когтистая лапа. Теор непроизвольно дернулся, и все вернулось: боль, холод, а самое мучительное — мысль о воде. Наяву закат оказался грязным и тусклым, совсем не таким, как он только что видел. Он жадно слизнул с губ капли дождя, но и они были насквозь соленные. К счастью, у осужденного уже не было сил себя жалеть.