Разбойничьи Острова

В доме, наедине с ней, Наэв неловко остановился посреди единственной комнаты, словно чужой здесь. С не зажившей до конца раной, он не торопился сесть на скамью. Хромоножка смотрела расширенными глазами и больше не решалась к нему прикоснуться. Лишь одно окно, закрытое промасленной тканью, пропускало в дом солнечные лучи, поэтому внутри всегда было полу-темно и прохладно. Спохватившись, Ана оглянулась в поисках еды. Ее выворачивало от одной мысли об ячменной похлебке, сыре или маслинах, поэтому в доме не нашлось почти ничего. Корзина водорослей, что показались ей склизкими зелеными червями. Миска кислых ягод — только из-за них она еще не умерла с голоду. Ана выбежала на улицу, вернулась с горячей лепешкой Авмиты, но он только головой покачал, хотя последние три дня питался сырой рыбой. Нежно-карие глаза жены умоляли, его, совсем черные, были заперты на замок. Она прошептала:

— Неужели ты до сих пор на меня злишься?

Она не понимала.

Наэв снял с шее амулет Инве, с которым много лет не расставался, прошептал: “Незачем…”. Обернулся и, наконец, заговорил:

— Еще решишь, надо ли меня обнимать.

Она выслушала, ни разу не перебив. Медленно опустилась на сундук, вцепились руками намертво, словно сундук мог провалиться под землю сквозь земляной пол. Слабые ноги похоже впервые взяли вверх над волей и подкосились. Наэв сел на мешок сена, служивший вместо табурета, от жены подальше:

— Завтра я то же самое расскажу Совету. Ты можешь вернуться к родителям. Если попросишь, Совет разрешит тебе быть свободной.

Нежно-карие глаза теперь были устремлены прочь, видели что-то далекое. Резню? Ссору? Семь десятков и семь убитых — Ана знала каждого. Она словно не сразу услышала. Выплыла из своих мыслей, обернулась невидящим взглядом:

— Что…?

— Ты свободна. Ты действительно выбрала не того.

Ана думала о другом, ответила будто сквозь сон:

— Я не выбирала, я всегда знала. Как ты выбрался из Бухты, когда там повсюду были люди Герцога…?

Наэв рассказал — ему это и важным не казалось.

— А потом — как ты выжил со стрелой…?

Он начал было рассказывать, и вдруг понял, что Ана уже не слышит. Совершенно побелев и цепляясь за сундук, она медленно клонилась к полу. Наэв подхватил ее, и Ана полностью обмякла на его руках. Обе раны на теле — от стрелы и меча — даже на легкий вес Аны отозвались болью. Наэв не заметил. Перенес ее на кровать. Знал, что обморок проходит сам, поэтому просто застыл рядом. Теперь только рассмотрел, как изменил ее прошедший месяц. Она еще не начало округляться, наоборот, стала похожа на землю летом — желтоватая и высохшая, с опухшим лицом в каких-то темных точках. Без сознания она и вовсе выглядела нелепо и странно с откинутой головой и закатившимися глазами — словно кто-то жестоко высмеивал ее красоту. Рубаха не подпоясана, пшеничные волосы отросли, как у регинок, и были, как у регинок, слишком давно не мыты. Ана, чаровница и кокетка, никогда прежде не показывалась так людям. Наэв, кажется, не мог возненавидеть себя еще больше. Сразу должен был понять, что ей хуже, чем месяц назад! И вот он в отчаяние говорил себе, что надо было ее пожалеть хотя бы сегодня. И с еще большим отчаянием говорил — завтра ничего не изменится. Он стоял и смотрел на свою — или не свою уже — Ану, как в Бухте смотрел на горящие корабли.

Она резко открыла глаза и села. И Наэв не успел сказать, что ей надо отдыхать и поговорят они завтра. Потому что Ана вцепилась в него, рыдая, целуя и благодаря всех богов.

— …я бы даже не узнала…, — вздрагивала Ана, с трудом выговаривая слова. — Ты мог быть уже мертв…

И вот он целовал ее, уговаривая “Я же здесь, любимая, живой” — и был, словно в самом странном сне. Он ведь рассказал все — его проклинать должны, а не оплакивать. Никогда Наэв не видел Ану такой, даже представить не мог. Свою бесстрашную Ану, разучившуюся плакать еще на Острове Леса, как и все они. Она затихла и с горящими глазами приложила его руку к совершенно плоскому животу:

— Мы ведь даже порадоваться не успели… Наш сын…

Наэв изобразил удивление, лишь бы только она отвлеклась и успокоилась:

— Сын? Точно знаешь?

— Он выталкивает назад все, что я ем. Конечно, там мальчик.

— Бедная моя красавица.

Ана замотала головой:

— Нет, я счастлива. Он здоровый и сильный, и растет, — вцепившись в руку Наэва она заговорила очень быстро, словно боясь сказать не все: — Я же так долго ждала… Его будут звать, как тебя. Он будет похож на тебя. Не на меня, только не на меня! Не калека! Он будет, как ты. Будет опорой другим, не опустит руки даже, когда все потеряно, — улыбнулась: — Красавицей называешь! Да сейчас я понравилась бы только теням регинцев, которых прикончила.

— Знаешь же, что…

— Не знаю! — всхлипнула Ана. — От тебя, дорогой мой, любимый мой, всю жизнь слышу, что нужна — вот такая. И наслушаться не могу! — вдруг вздрогнула, вспомнила: — Твоя рана…

— Уже зажила, — заверил ее Наэв. — Могу тебя подхватить и кружить, как на свадьбе.

Она поморщилась:

— Только не кружить!

Он обнял настолько крепко, насколько решался сжимать ее измученное тело. Руки его дрожали.