Разбойник

Приблизительно в то же время я получил письмо от женщины, которая меня словно бы подстрекала поделиться с ней воспоминаниями. Что ещё я мог ей ответить, кроме того, что мне её поощрение лестно, так же как и живо задействованным в моих воспоминаниях современникам, которые намерены ещё долго оставаться так же живы, как теперь, но вряд ли для вещей, которые когда-то существовали, а теперь превратились в исчезновенности. Действительно очень уважаемая, даже изящная, дама позволила себе сделать в адрес моей скромной особы явно слишком вольный намёк: «Какое удовольствие переписываться с таким невоспитанным человеком, как Вы!»

«Однажды я жил в стеклянном павильоне», — счёл я себя вправе ответить ей, солгав по этому случаю ради определённого принципа утончённости.

«Я ещё служил тогда в бакалейной лавке. Мы шли с ним по извилистым улочкам, поднимаясь в гору, к деревне. Он не проронил и слова, и я тоже. В этот момент мне казалось, что содрогается каждый нерв его сильной руки. О нечто прекрасное, проживавшее там наверху, в горнице, при свете лампы! Из только что удачно составленного предложения следует, что ситуация была несколько напряжённая. Далеко внизу простиралось слабо поблескивавшее шёлковое полотно ночного озера. Я спрашиваю себя, не добавить ли деревьев в целях художественного сравнения. Я любил, и он любил её тоже; она была моя и его. Время от времени мы бросали друг другу оценивающий взгляд, и каждый сравнивал себя с соперником. Желание и нежелание не отказать сопернику в приличествующем почтении не переставая сменяли друг друга, и так это продолжалось, пока мы не очутились у дверей её дома. Прежде чем мы вошли в дом, между нами состоялся обстоятельный, разъясняющий точки зрения разговор, закончившийся с тем результатом, что мы остались при тех же расхождениях мнений. Пока разговариваешь, кажется, будто как-то вырос, изменился, стал лучше, увереннее и т. д. А как только перестанешь говорить, приходит конец очарованию самообмана. Он тяжело вздохнул, а я улыбнулся его и вправду вполне обоснованному беспокойству, и в свете своего восприятия он это заметил; его душа видела, как я улыбался себе под нос, словно разговаривал с кем-то далёким. Он разглядел мою весёлость, хоть не видел дальше собственного носа. Пока он ставил под сомнение дружественность собственных намерений, он с 'железной энергией ' распахнул дверь, и мы с наигранной беспечностью вошли в дом, как будто всё в порядке».

Приблизительно так я ответил своей корреспондентке на вопрос, не является ли человеческое существование, по моему мнению, чем-то единственным в своём роде.

Тоска по жизни — это совершенно понятная мне особенность существования людей, которые считают жизнь слишком оживлённой, а воспитание, напротив, слишком лишённым всякой прелести; этого мнения не разделяют те, кому школа и образование кажутся как необходимыми, так и доставляющими удовольствие вещами и кто, например, видит свою выгоду в том, что живёт в городе, где организуют бесплатные лекции о красоте, которую, если искать, можно найти в принятии к сведению современных культурных упований. Кажется, есть такие города, обитатели которых попали в сети идеи фикс, будто в других городах естся, спится, работается, пишется, умирается, гуляется и дышится лучше, чем в их собственном.

Средней высоты берёзка, на чьих хрупких ветвях красиво пели жаворонки и прочая живность, стояла напротив окна комнаты, в которой я пытался, сидя за бидермейеровским столом, писать тексты к опереттам, а заодно распалил ревность издательских домов.

А теперь перейдём к вам, комнаты служанок, в которых я с несомненным прилежанием пытался постигать стихи Гёте и с неслыханной незаметностью открывал платяные шкафы горничных ради ворошения прелестей и оприличивания неприличностей. Заглянуть внутрь с крайней осторожностью уже казалось мне требующим отваги приключением.

Мимо старых домов и юных школьниц проходил я столько-то недавних, былых, тоскливых и неизрасходованных дней назад и встречал по пути несущие тот или иной смысл памятники, останавливался на некоторое время, шёл дальше, непримечательными, но, тем не менее, великолепными деревнями, в которых все проблемы словно бы оказались вдруг решены, а мальчики выглядели так, как будто потеряли всё неведение (а ведь юность опирается на неведение), как будто обременились ранней умудрённостью. Помочь можно, разумеется, только беспомощным, но нужда в помощи проистекает из самых разных обстоятельств.

Таким образом, издателей всегда можно смутить, а представительниц слабого пола как поддержать, так и лишить опоры в их самооценке.