Разбойник Чуркин. Том 2. В Сибири

«А как она меня целовала, как крепко прижималась к груди моей», – думал он, и при этом поворачивался с одного бока на другой. Его удивляло, почему Степанида так боится Наума Куприяныча; чем он напугал её, – для него оставалось загадкой.

– Куда и когда бежать? – спрашивала девушка, дрожа, всем телом.

– Увезу тебя, голубка моя, туда, где нас никто не найдет, – отвечал он.

– Где же мы с тобой обвенчаемся?

– В церкви; отцом посажёным будет мой хозяин; наряжу тебя в шёлк и бархат, уберу грудь твою жемчугом, и будешь ты у меня краше и нарядней всех купчих. Княгиня ты моя, вот что! – шептал ей паренёк, оглядываясь по сторонам из опасения, как бы их кто не подслушал.

– Когда же ты возьмёшь меня отсюда? Я боюсь, как бы кузнец нам поперёк дороги не стал! – сказала ему девушка.

– Не бойся, моя голубка, он ничего не может сделать. Я приеду за тобой на первый день Рождества Христова, в самую полночь, ты уж жди меня здесь, у ворот.

– Не говори только об этом Науму Куприянычу, я боюсь его.

– Чего же ты его пугаешься? Он мужик хороший!

– Нет, я видела его в крови… он мне страшен.

– Когда же ты его таким встретила?

– Больна я была, в горячке; он к нам тогда приходил.

– Дурочка, это тебе так почудилось!

– Все равно, я боюсь его, – прижимаясь к возлюбленному своему, говорила Степанида.

– Оставим об нем разговор, я вот хочу спросить, тебя об том, выправлено ли свидетельство на твоё венчание?

– Как же? Батюшка взял его из волости, под образами оно лежит.

– Так ты возьми его к себе, тогда нас обвенчают без всякого затруднения.

– Ладно, возьму, а теперь прощай, мой милый, смотри, приезжай за мною, – сказала чужая невеста, обняла своего возлюбленного и убежала на двор.

Приказчик, выпустив её из объятий, долго стоял как бы в забытьи. Кровь прилила к его голове, и он, ошеломлённый свиданием, тихо побрёл к дому разбойника.

Лёжа на лавке, приказчик припоминал свою встречу со Степанидой, соображал о том, как бы ему устроить в будущем свои делишки, а главное – увезти Степаниду. В этих думах он задремал и уснул.

Чуркин с Осипом поднялись с постели раньше всех, когда ещё не рассветало. Каторжник набил себе трубочку, закурил и спросил:

– Ну, атаман, обдумал, что ли, ты, когда девку-то нужно порешить?

– На Святках придётся; пусть она с женихами своими пока полюбезничает, – ответил тот.

– Оно поскорее бы отделаться, чтобы не отсвечивала.

– Что ж? Руки, знать, у тебя чешутся?

– Работы, атаман, просят.

– Погоди, поедем в Ирбит на ярмарку, там отведём душу.

– До ярмарки все глаза ещё проглядишь, а с каким бы удовольствием я над ней поработал, так бы вот сразу кистенём её саданул, и не пикнула бы.

– А много ли ей надо? Кулаком можно пришибить.

– Нет, атаман, какая баба, – другую не вдруг свалишь, знаю я их. Раз мне довелось в одном селе управляться с попадьёй, – три раза я её обухом огорошил и то не на смерть уходил, вырвалась, да бежать, уж на пороге догнал. И эта девка здоровая, надо приноровиться как ударить, – заметил душегубец, поворачиваясь навзничь.

– Значит, ты ещё не мастер в этой работе, коли сразу не мог уложить, практики мало видел, – заметил ему Чуркин.

– Чем другим, а насчёт практики я похвалиться могу, и не знаю, атаман, – ты или я побольше на тот свет людей отправил, – вновь набивая трубочку, как бы обидясь на замечание разбойника, ответил Осип.

– А сколько ты их убрал, ну-ка, скажи?

– Счёт потерял, вот сколько. Бывало, пройдёт неделя или другая без убоины, так и скучно кажется. Мне убить человека всё равно, что стакан водки другому выпить. Однажды в овине я спал, три мужика меня брать пришли, – всех на месте положил.

– Верю, Осип, верю, ты не сердись, я так, шучу с тобой.

– Какие тут шутки, злишь только меня. Вели сегодня твою Степаниду покончить, сделаю, а если препона какая будет со стороны старосты, так и он туда же пойдёт, – не люблю я его.

– Когда будет нужно, тогда скажу. Жаль мне девку губить, а придётся.

– У тебя всё жалость, а для меня обидно; такая, знать, дорога вышла. Чего жалеть? мы попадёмся, нас не пожалеют, прямо на осину вздёрнут.

– Того заслужили, – улыбаясь, проговорил Чуркин. – В старину, вишь, колесовали нашего брата, а, теперь что? Сошлют на каторгу и живи, а придётся, уходи и опять гуляй по белому свету.

– Да, атаман, это со мной было. Послали руду копать, а я вот как копаю, лежу себе на боку, да трубочку покуриваю, и все тут. Да разве я один? Много нас таких путаются.

– Вот, не знаю, где теперь май брат Степан, – подложив руки под голову, протянул разбойник.

– Где? небось, тоже по воле гуляет.

– Он не в нас с тобой, догадки у него бежать, пожалуй, не хватит, смирён.

– Не знаю я его, а повидать хотелось бы.

– Может, когда и увидишь.

– Это где ж такое? Не думаешь ли ты, что я на каторгу попаду?

– Кто знает, может, и вместе туда пойдём.

– Ну, уж это дудки! рассказывали мне товарищи, какая это каторга; по моему, лучше издохнуть. Пусть возьмут, пойду, но опять-таки убегу.

– Как придётся. Закуют в кандалы вечные, ну, и шабаш, да в такие, что и не вывернешься.

– Авось, когда и раскуют… Неужели и спать в кандалах кладут?

– Да ещё к тачке приковывают.