Разбойник Чуркин. Том 2. В Сибири

– Вот этого я и не знал!

– Так я тебе о том говорю.

– Ишь, бесовы дети, дошли до чего! Хуже, значит, чем со скотом, с нами там обращаются.

– Да, брат, на каторге шутить не любят: чуть загордыбачил и железными прутьями угостят, – такое приказание имеется.

– Ну, атаман, наговорил ты мне много. Вправду, если так, на каторге-то, значит, жутко приходится. Знаешь ли, что я тебе скажу: нам нужно скорей отсюда убираться, а то как раз за тобой из Москвы приедут: там, сам знаешь, известно, где ты время проводишь.

– Не беспокойся, я все рассчитал. После Рождества съездим в Ирбит, а весной и марш, для тебя паспорт готов: из русских в турку тебя переименую.

– Что ты, атаман, разве это можно?

– Если бы нельзя, я и говорить не стал. Вот я был гуслицкий мужик, а теперь турецким подданным числюсь: на всё, брат, сноровка нужна, без приятелей ничего не поделаешь, а приятели деньги любят. Вот нам и нужно ими запастись.

– Да ведь у нас есть теперь малая толика!

– Знаю, а, пожалуй, их и не хватит, – дорога-то длинная.

– До Москвы-то?

– Нет, подальше, на Чёрное море придётся убираться; пожить около него годков десяток, а потом нам можно будет и на родине побывать; забудут о тебе, и опять погуливай.

– Эх, атаман, золото ты, а не душа, вот что, – подымаясь с логовища, громко сказал каторжник и подошел к Чуркину.

– Никак рассветает? – спросил тот.

– Да, зорька начинается; дай мне тебя расцеловать, уж очень я люблю тебя за твой разум, больно ты мне по душе пришёлся.

Раздался поцелуй варваров.

– Да, Осип, попади ты ко мне под руку во время, когда я по Гуслицам гулял, много бы мы с тобой делов понатворили бы.

– Руку, атаман! Время не ушло, мы с тобой поживём ещё и поработаем, одно прошу – живым в руки палачей не отдаваться.

– Идёт, – сказал Чуркин, встал с постели и послал Осипа в избу узнать, встали, или нет, гости.

Через минуту каторжник возвратился и сказал:

– Подымаются, атаман, урядник опохмелиться просит, говорит, голова у него трещит. Велишь ему подать водки?

– Принеси ему, пусть его жрёт. Вот тебе ключи от лавки.

Через полчаса все сидели за столом и пили чай; в избу вошёл разбойник, весело так поздоровался с своими ночлежниками и уселся рядом с урядником. Приказчик сидел задумчивым таким, точно о чем-то грустил, урядник подшучивал над ним, а Чуркин только ухмылялся и молчал.

– Полно тебе кручиниться-то, – заметила ему Ирина Ефимовна, разливавшая чай.

– Нет, хозяюшка, такой он, знать, уродился, ничем его не разговоришь, бука-букой выглядывает, как бы что потерял, – заметил урядник.

– Задумал жениться, вот теперь и голову повесил, – ввернул Чуркин.

– Повесишь поневоле, когда дело не ладится, – проговорил приказчик.

– Чудной ты человек, погляжу на тебя, дело на мази, а ты всё ноешь.

– Хорошо бы, Наум Куприяныч, твоими бы устами, да мёд пить, – взглянув на него, сказал паренёк, а сам подумал: «Эх, вы, други любезные, что вы мыслите, я давно забыл».

Приказчик нарочно разыгрывал роль какого-то забитого страдальца, что бы не дать понять той радости, которую он переживал, и, действительно, исполнил эту роль безукоризненно.

В избу ввалился деревенский староста, отвесил всем поклон, положил шапку на лавку, снял с себя халат, подошёл к столу и, обращаясь к уряднику, он сказал:

– А я твою милость проведать пришёл: все ли подобру, да поздорову ночку провёл?

– Ничего, спал хорошо; и угостил же ты меня вчера, – насилу домой притащился.

– А я так ничего не помню; старуха, спасибо, рассказала мне обо всем, да сват-кузнец приходил, начал говорить, что мы с тобой у него в гостях были.

– Садись, что стоишь! Ирина Ефимовна, подвинься маленько, дай ему местечко, – протянул сквозь зубы разбойник.

– Благодарствую, Наум Куприяныч.

– Небось, голова болит, так подмажь её, выпей за компанию стаканчик.

– Много будет, Наум Куприяныч, рюмочку, разве, соблаговоли!

Урядник налил ему водки, староста выпил и утёрся рукавом.

– Чайку не угодно ли? – спросила у него Ирина Ефимовна.

– Пожалуй, чашечку выпью.

Приказчик продолжал молчать, поглядывая исподлобья на старосту, рассчитывая, что он сам с ним заговорит. Ожидания его были напрасны: о Степаниде не было и речи; говорили только о посетившем деревню помощнике исправника, да об убитом купце.

– Да, братцы, человеческая кровь даром не пропадает: долго ли, скоро ли, а убийцу отыщут, – сказал урядник. – Он, вероятно, не один был, а вдвоём или втроём, – прибавил он.

– Почему ты так думаешь? – спросил у него приказчик.

– А потому, что двое их убито.

– Где их отыщешь? Вот и у нас были убийства, так об них и теперь ни слуху, ни духу, – сказал староста.

– Год, два, пять лет пройдёт, а виновники найдутся, – уверял урядник.

– Пока там они найдутся, а всё убивают, даже в деревне жутко жить становится, прибавил начальник селения.

Осип, всё время стоявший у печки и слушавший разговор, желая перебить его, спросил у урядника:

– Ваше благородие, скоро в путь поедете?

– А тебе это на что?

– Лошадок бы на дорожку надо попоить.

– А кучер наш где?

– Там на дворе, около лошадей возится.

– Скоро. Скажи ему, чтобы он напоил лошадей, да запрягал их.