Разбойники

Добр, как ангел, молод и прекрасен
Он всех юношей прекрасней и милей;
Взгляд его так кроток был и ясен,
Как сиянье солнца средь зыбей.

От его объятий кровь кипела,

Сильно, жарко билась грудь о грудь,
Губы губ искали… все темнело
И душе хотелось к небу льнуть.

В поцелуях счастье и мука!

Будто пламя с пламенем шло в бой,
Как два с арфы сорванные звука
В звук один сливаются порой –

Так текли, текли и рвались;

Губы, щеки рдели, как заря…
Небеса с землею расплавлялись,
Мимо нас неслися, как моря.

Нет его! напрасно, ах, напрасно

Звать его слезами и тоской!
Нет его – и все, что здесь прекрасно,
Вторит мне и вздохом и слезой.

Франц входит.

Франц. Опять здесь, упрямая мечтательница? Ты покинула наш веселый пир и унесла вместе с собою веселость гостей моих.

Амалия. И действительно, как не пожалеть о невинной веселости, когда погребальное пение, проводившее в могилу твоего отца, должно еще звучать в ушах твоих!

Франц. Неужели же ты будешь вечно оплакивать? Оставь мертвых почивать в покое и думай о живых! Я пришел…

Амалия. А когда уйдешь?

Франц. О, не бросай на меня таких гордых взглядов! Ты огорчаешь меня, Амалия. Я пришел сказать тебе…

Амалия. И я должна поневоле слушать: Франц фон-Моор стал нашим господином.

Франц. Именно я об этом и хотел поговорить с тобою. Максимилиан опочил в склепе отцов своих – и я стал здешним властелином. Но мне хотелось бы быть им вполне, Амалия. Ты сама знаешь, чем ты была для нашего дома. Воспитывалась ты как дочь Моора; даже самую смерть пережила его любовь к тебе, чего ты, конечно, никогда не забудешь.

Амалия. Никогда, никогда. Да и кто же может выпить такое воспоминание в стакане вина, на веселом обеде!

Франц. За любовь отца ты должна наградить детей его. Карл умер… Ты удивляешься? голова у тебя закружилась? Да, конечно, в этой мысли так много высоколестного, что она в состоянии ошеломить даже женскую гордость. Франц попирает ногами надежды самых благородных девиц; Франц предлагает бедной, беспомощной сироте свое сердце, руку и с нею все свое золото, все свои замки и леса. Франц, которому все завидуют, которого все трепещут, добровольно объявляет себя рабом Амалии.

Амалия. Зачем молния не сожжет языка твоего за эти дерзкие речи! Ты убил жениха моего – и Амалия назовет тебя супругом? Ты…

Франц. Не горячитесь, всемилостивейшая принцесса! Правда, Франц не изгибается перед тобою отчаянным селадоном; правда, он не умеет, подобно сладеньким пастушкам Аркадии, поверять эху гротов и утесов свои любовные жалобы: Франц говорит, и если ему не отвечают, он приказывает.

Амалия. Ты, червь, будешь приказывать? мне приказывать? Ну, а если твои приказания отошлют назад с презрительным смехом?

Франц. Ты этого не сделаешь. У меня есть еще прекрасное средство переломить твою гордость, упрямица! это – монастырь и келья!

Амалия. Браво! чудесно! И в монастыре, и в келье отрадно скрыться навеки от твоего змеиного взгляда и мечтать о Карле! Скорей же в твой монастырь, скорее в твою келью!

Франц. Ага! вот как! Берегись! Теперь ты сама научила меня искусству мучить тебя. Мой взгляд, подобно огневласой фурии, выгонит из головы твоей эти вечные мечтания о Карле: пугало-Франц будет всякий раз выглядывать из-за образа твоего любимца, подобно заколдованному псу, стерегущему подземные клады. За волосы потащу я тебя к алтарю; шпагой вырежу супружескую клятву из твоего сердца; силой овладею твоим девственным ложем, и твою гордую стыдливость низложу еще с большею гордостью.

Амалия(дает ему пощечину). Сперва возьми это в приданое!

Франц(в бешенстве). О! в тысячу крат отомщу я за это! не супругой – этой чести ты не стоишь – наложницей моей ты будешь, и честные крестьянки пальцами станут показывать на тебя, когда ты только осмелишься выглянуть на улицу. Скрежещи зубами, бросай пламенные взоры! – меня веселит бешенство женщины; ты становишься от него только прекраснее, интереснее. Пойдем! – борьба с тобой украсит мою победу и приправит для меня сладострастие насильственных объятий. Пойдем в мою комнату! – я горю желанием… Ты должна идти со мною. (Хочет насильно увести ее).