Разбойный приказ

Постоялый двор был окружен мощным частоколом, однако широкие, на больших железных петлях ворота оказались распахнутыми, словно бы здесь давно ждали гостей. Да ведь, похоже, и ждали!

Завидев телегу, спустился с высокого крыльца дородный чернобородый мужик в красных сафьяновых сапогах, портах темно-бордового бархата и синем кафтане с серебряными блестящими пуговицами. Поверх кафтана была небрежно накинута длинная, без воротника, однорядка добротного сукна темно-зеленого цвета. Небольшие, прятавшиеся под густыми бровями глаза незнакомца смотрели властно, на губах играла широкая улыбка.

– Рад, рад, что заехали, гостюшки дорогие! – подойдя к телеге, громко произнес мужик, судя по виду и поведению, он и был хозяином постоялого двора. Ну, или управителем, ежели двор принадлежал Богородичному Успенскому монастырю. Нет, кажется, не принадлежал; по крайней мере, Митька того не помнил.

Путники слезли с телеги, поклонились:

– Здрав будь, господине!

– Да какой я вам господин?! – засмеялся мужик. – Демьян я. Самсонов сын, беломосец здешний и владелец вот этого вот хозяйства.

Новый знакомец с видимым удовольствием обвел рукою обширный двор, на котором, кроме колодца и коновязи, Митрий заметил несколько амбаров, баньку, пару черных изб и овин с гумном и пелевней. Позади них, у самой ограды, похоже, располагалась конюшня, а напротив – еще пара сараев, коровник и – судя по клекоту – птичник. Ничего не скажешь, хозяйство богатое.

Поклонившись хозяину, Никодим подхватил лошадей под уздцы и повел их к конюшне. Сам Демьян Самсоныч упер руки в бока и, склонив голову на левое плечо, спросил, цепко оглядывая приезжих:

– А вы откель будете?

– С Паш-озера мы, – быстро отозвался Митрий. – Богомольцы.

– Славно, – хозяин одобрительно кивнул. – На посад Тихвинский путь держите?

– Знамо дело. Только у нас, мил человек, средствов маловато, почитай – и совсем нет. Чем же мы тебе за ночлег платить будем? – прикинулся простачком Митька.

– Да не беспокойся, дщерь, – Демьян Самсоныч басовито расхохотался, так, что затряслась борода. – Нешто я с богомольцев малых мзду буду брать? Помолите за мое здоровье Тихвинскую – и на том спасибо. Ну, что во дворе-то стоять? Проходите… Супружницы у меня нет, вдовый, ну да вас кому покормить, чай, найдется. Опосля вас, дщери, в горнице положу, а уж ты, паря, в людской.

Едва зашли в людскую – обширное, расположенное в нижнем этаже помещение с лавками и длинным столом, как снаружи с шумом грянул дождь.

– Хорошо, что зашли, – прошептала на ухо Митрию Василиска. – Сподобил Господь. Эвон, дождище!

Крупные капли дождя бились о крытую дранкой крышу. Подбежавший служка – не Никодим, другой, неразговорчивый и такой… словно бы пришибленный чем-то – поставил на стол миску крапивных щей и печеную рыбу.

– Вот славно!

Обрадованные беглецы живо сотворили молитву и принялись уплетать угощение так, что за ушами трещало. Едва наелись, как в людскую заглянул хозяин, улыбнулся:

– Не хотите ли в баньку? С утра топлена. Мои-то помылись, так водица осталась еще.

– В баньку? – тихо переспросил Митрий. – Так ведь дождь! Покуда дойдем – все вымокнем.

– Да не успеете, недалече. – Демьян Самсоныч засмеялся. – Мигом обернетеся, тем более такие девицы шустрые. Давайте, давайте, идите… А уж парень – опосля.

– Ну, пойдем, Мить, – зашептала Василиска. – Банька-то куда как хороша с дороги. А мыться по очереди будем, кто-то в предбаннике посидит.

Уговорила. И в самом деле – почему б не помыться, ежели предлагают? Что в этом такого страшного?

Лишь Прошка, искоса взглянув на Митрия, ухмыльнулся. Ну, ясно – завидует. Он бы и сам, наверное, не отказался с Василиской в баньке помыться. Улучив момент, Митька показал приятелю язык.

Баня оказалась хорошей, просторной. Естественно, топилась по-черному, но уже, конечно, остыла – не попаришься. Так, хоть дорожную грязь смыть. Усевшись на лавку в узком предбаннике, Митрий закрыл глаза, дожидаясь, когда Василиска, сбросив одежку, скроется в мыльне. Не утерпел, приоткрыл глаз и сразу зажмурился, увидев белое девичье тело. Хлопнула дверь. Слышно стало, как заплескалась вода в кадках. А снаружи, на улице, по-прежнему молотил дождь.