Разбойный приказ

– Мавра – зеленые щи, – засмеялась Василиска. – В огородах да на лужках сейчас и крапива-молодица, и щавель с лебедою – есть с чего щей наварить, хоть и мясопустных, а все ж не так голодно.

– Сейчас и черемуха зацветет – холодно станет.

– Да не всегда, Проня, от черемухи холода стоят, бывает, что и тепло.

– Никакая сегодня не Мавра, – вмешался в беседу Митрий. – День мучеников Тимофея и Мавры как раз позавчера был, а сегодня… – Он ненадолго задумался, что-то высчитывая и шевеля губами. – А сегодня у нас – великомученица Ирина!

– Ага, – дружно кивнули Прохор и Василиска. – Ирина-рассадница. Пора капусту садить. Садить-приговаривать: не будь голенаста, будь пузаста, не будь пустая, будь тугая, не будь красна, будь вкусна, не будь стара, будь молода, не будь мала, будь велика!

– Да уж, – кивнул Митрий. – Хорошо бы сейчас капустных щей!

Прохор облизнулся.

– А я б так и от крапивных не отказался. Или от щавелевых.

– Ишь, – звонко засмеялась Василиска. – Губа не дура!

– Тихо вы! – шикнул на них Митрий. – Распоясались. Еще ведь не дошли… Ну, отдохнули?

– Да, пожалуй.

– Тогда идемте.

Все поднялись, переглянулись весело, словно и не было никакой усталости, Прошка закинул на плечи котомку…

– Ой, – вдруг запечалился Митька. – Что же это я, так и пойду девкой? – Он потеребил подол длинного платья. – Порты-то в суме остались. А где сума? У обозников выпотрошена. Едино утешеньице – книжица, да и та обгорелая. Не потерял книжицу, Проша?

– Не потерял, – молотобоец усмехнулся. – Да не переживай ты так из-за одежки девичьей, подумаешь, эко дело! Плат повяжи покрепче, а как к починку пойдем, придумаем что-нибудь.

С вершины пологого холма открывался чудеснейший вид на всю округу. Везде, сколько хватало глаз, шумели леса: вблизи – темно-зеленые, хвойные, с белоствольными вкраплениями березок, вдалеке – голубоватые, густо-синие даже, словно бы покачивающиеся в туманной дымке. Слева протекала река, а впереди, за перелеском и березовой рощицей, средь блестящих зеркал озер поднимался к небу купол Спасской церкви. Купол, как и церковная крыша, был крыт осиновой дранкой, никогда не темневшей, светившейся в солнечном свете, словно самое настоящее серебро!

– Господи, красота-то какая! – не удержался Митрий. – Ну наконец-то пришли.

Беглецы дружно упали на колени и, перекрестясь, возблагодарили Господа за окончание пути.

– Интересно, – поднимаясь на ноги, озаботился Митька. – Что же гости московские, завернут к погосту иль прямо поедут? Дорожка-то во-он, – он кивнул вперед, – в заозерье ведет. А погост-то, видать, на отшибе.

– Эвон, не завернули, – прищурив глаза, прошептал Прошка. – Прямо поехали… во-он их возы видать.

Митрий тоже всмотрелся:

– Вижу…

Московские возы, словно букашки-жуки, неторопливо забирали вправо от погоста, куда и вела дорога, казавшаяся издалека желтой песчаной нитью. Там, на холме, меж двух озер, виднелась какая-то деревенька… не одна, с выселками.

– Кузьминки, – вспомнив, пояснил Митрий. – Кажется, так называется… А дорожка – Кузьминский тракт. На Архангельский городок, да есть и повертка на север – к погосту Тойвуйскому вкруг Онеги-озера, а дале – к Сумскому острогу, а уж там Белое море – и Соловки.

Прошка уважительно покачал головой:

– И откуда ты, Митька, все это знаешь?!

– Да был у меня один знакомец, монах, Царствие ему Небесное. Научил, что сам знал. – Митрий вздохнул и перекрестился, после чего добавил и про Карлу Иваныча, «доброго свея», у которого как-то во все глаза рассматривал «чертеж земли русской». Не просто так смотрел, много чего и запомнил, особенно что к Тихвинскому посаду близко.

– Ну, что? – взглянула на ребят Василиска. – Идем, что ли? Солнышко-то, чай, скоро закатится.

Невелик оказался Спасский погост – церковь, кладбище да пяток изб, мимо которых вдоль поскотины тянулась дорожка на выселки. Вокруг церкви шумели березы, дальше, у подножия холма, синело озеро, еще дальше рос густой орешник, а уж за ним виднелись сосны и ели. Посовещавшись, беглецы решили к церкви не подходить, а выяснить о починке дядьки Кузьмы у какого-нибудь пастушонка. Как раз у околицы, на поскотине, паслось стадо коров. Рядом, под старой раскидистой березой, подложив под голову руки, лежал малец лет двенадцати – босой, белобрысый, веснушчатый, – рядом, в траве, валялся длинный пастуший кнут. Никакой собаки, слава Богу, не было – была бы, так давно б выскочила, почуяв чужих.

– Эй, парень, – выйдя из-за деревьев, тихо, чтобы не напугать пастушонка, промолвила Василиска.

Парнишка испуганно вздрогнул, перевернулся, но, увидев перед собою девчонку, облегченно вздохнул:

– Ты чего здесь?

– С Пашозерья я, – влегкую соврала Василиска. – Родичей иду навестить на починок, да вот заплутала.

– А, с Пашозерья, – пастушок лениво улыбнулся. – Знаю. А чей починок ищешь?

– Дядьки Кузьмы…

– Эвон! – Парнишка покачал головой и присвистнул. – А говорят, он уж давно в запустенье, починок-то.

– Да что ты?! Неужто правда?