Разбуди меня в 4.20

Ранее, еще не столкнувшись со своим симптомом, человек думал, что воля, появляющаяся внутри него и не тождественная ему самому, может быть только порождением его темной природы. До сих пор мы знаем истории, как голоса в голове заставляют нас делать что-то злобное, совершенно несопоставимое с достоянием гуманитарной человеческой мысли. Но что если социальная ответственность, подавленная и до какого-то момента молчавшая, тоже может обретать подобные формы, заставляя нас следовать ранее отброшенным путем? Путем, что мы игнорировали?

Только когда из подворотни, той самой, откуда только что появился он, вышел школьник. И только после того как он, не заметив взрослого, перешел на другую сторону площади, весело разворачивая с озорным хрустом подаренную им большущую конфету в блестящей серебристой обертке, только тогда в голове его прозвучали слова, нахально сопоставимые по своему трагизму с приговором.

— Молодец… отличная работа…

Чирь!

Колеса медленно отбивали ритм по выстеленному до горизонта железнодорожному полотну, конца которому не предвиделось. Ту-тук, ту-тук. Не в самом движении был смысл, а в том, что все время из пункта А в пункт Б был поделен на размеренные угасающие и учащающиеся удары железных колес по зазорам между рельсами, на их стыках. Когда ты сидишь с закрытыми глазами на неудобном деревянном кресле и движешься вместе с поездом вперед неизвестно куда, твое тело перестает ощущать признаки движения. Почти все, кроме ударов колес по зазорам. Это перемещение без движения, это ракета, летящая по инерции, это сон человека, который не думает о своем сновидении только потому, что спит. Но все ровно видит эти кошмары.

На границе сна и яви все теряет свой прежний смысл. Те законы, что действовали в реальности, начинают искажаться. Вещи, которые человек подавляет в себе наяву, обретают краски и силу в то время, когда сознание спит. А есть состояния полусна, когда люди и спят и бодрствуют одновременно. Они живут в двух мирах, живут, но ни в одном из них не присутствуют. Ты можешь отчетливо слышать голоса нашего мира, но видеть образы сна, сопоставлять их, видеть нелепые сны, где собаки говорят голосами ваших соседей по коммуналке или родных, видеть свет, пробивающийся через полуприкрытые веки во время, когда по сюжету сна наступает глубокая ночь — и не удивляться этому.

Иногда мы можем видеть все наши нереализованные потребности и возможности, нашу любовь или ярость, замаскированную в снах. Язык символов, подаренных нам средневековьем, дает возможность маскировать порывы души так, чтобы все это мог разобрать только грамотный психоаналитик, который носится с огромными талмудами по психоанализу и обожествляет Фрейда.

А еще мы не любим, когда во сне нам говорят сколько времени, ведь время застывает, а иногда растягивается на века. Остановить время во сне очень просто, еще проще, чем достать звезду. Мозг должен нарисовать модель звезды, рисовать же модель времени мозгу не нужно. Нет смысла разговаривать или приказывать времени, потому что время с тобой, оно проходит вокруг тебя и сквозь тебя, как боль её ухода. Гонка за временем — приоритет реального мира материальной сущности, а мир теней, куда мы все погружаемся с наступлением темноты, лишь грязь на стекле локомотива.

Руки сжали воробья, который в последних конвульсиях дико заверещал: «Чирь-чирей-чирей-чирей-чирик»! После, его крылья шевельнулись в последний раз. Наступила тишина, в которой птица превратилась в плотную, еле различимую в ночной мгле капроновую веревку… и выпала из рук, на лету разрезая воздух подобно хлысту, издавая шелестящий звук, застывающий в бесконечном континууме.

По дороге в вечность она сделал много витков, а потом совсем пропала из виду. Откуда известно, что это была Вечность? Ниоткуда, она просто была, как бывает в предрассветный час минута полного затишья. Встречая и провожая вечность, мы видим, как тени становятся стенами в колодце, которого нет. Мы сами рисуем бездну, потому что если не рисовать её себе, будет непонятно и неясно, куда уходят устаревшие мысли и слова, куда девается память, куда ведут следы забвения.

У Бездны нет света, у нее нет меры измерения или качественной составляющей. Даже имени у нее нету. Физиологически мозг работает на четыре-пять процентов, остальное пространство занимает Бездна. Качество Бездны — хаос, у которого нет содержания. Системы, попадающие внутрь Бездны либо теряют структуру, либо меркнут. Таков механизм забывания и забвения, таков механизм глупости или неожиданных проблесков высших истин. И Будда, должно быть, просветлел оттого, что нашел в Пропасти свой новый порядок, нашел все иллюзорные жизни, которые складывались из разрозненных фрагментов, УВИДЕЛ их, как будто разгадал секрет реинкорнации.

— Я слышу твой голос, Бездна! — крикнул он в глубину скважины, но только шуршание со всех сторон поддержало его крик.

— Он чё, пьяный? — сказал кто-то рядом с Бездной, но шуршание заглушило и этот голос. Началось движение.